Когда же любовь стали изображать мужчина в телесного цвета трико и девушка, Дмитрий совсем приуныл:
— Это уже полная правда. Соцреализм! Скука смертная!
И отвернулся.
— Ну? — спросил он Гордея. — Понравилась она тебе?
Гордей внимательно и задумчиво посмотрел на Женечку:
— Да, пожалуй.
— Можешь взять ее на ночь. Я разрешаю.
— Я не хочу, — сказала Женечка.
— Ты хочешь, — сказал Дмитрий.
— Ладно, — сказала Женечка.
— Нет, — сказал Гордей. — Она хочет домой.
— А я хочу в сортир! — заявил Дмитрий. — Один!
И удалился.
— Вы, конечно, понимаете, что нелепо выглядите рядом с ним? — спросил Гордей.
— Да. Но я его люблю. И разве хорошо за спиной друга так о нем отзываться? Дружба с детства — разве не святое?
— Для меня ничего святого нет, — сказал Гордей.
— Ничего?
Он старательно подумал. И твердо подтвердил:
— Ничего. Но! — Он сделал паузу, чувствуя ее значительной и красивой и продлевая ее как можно дольше. — Но! Но я ведь видел вас и раньше.
— Когда? Где?
— На улице. Два раза. Третьего февраля и семнадцатого апреля.
— Вы так хорошо запомнили?
— Просто у меня такая хорошая память.
Он опять сделал паузу, рассеянно глядя на сцену и явно не видя, что там происходит. И продолжил:
— Кажется, вы первая женщина, которую я чувствую достойной меня. Вам бы только немного поглупее быть.
— Уж извините.
— Но Дмитрий прав, он знает, что я до сорока лет не только не собираюсь жениться, но даже и увлекаться кем-то более или менее серьезно не собираюсь. Я смотрю на женщину только как на предмет потребления. Правильно это или нет, это мое личное дело, ведь так?
— Так.
— И есть много женщин, очень много, уверяю вас, которые согласны быть предметом потребления. Так?
— Так.
— То есть отношения «спрос — предложение». Но вы в эту схему не укладываетесь. Вы ведь предметом потребления стать не пожелаете?
— Нет. Не была и не буду.
— А для Дмитрия?
— Я же сказала: я люблю его.
— Вот и хорошо. Вы начинаете меня беспокоить. Вы слишком мне нравитесь. Поэтому мы сейчас расстанемся, шофер отвезет вас с Дмитрием домой. И больше никогда не увидимся.
— А если на улице?
— Проеду мимо. Как тогда, третьего февраля и семнадцатого апреля. Я хотел остановиться, я уже останавливался, но присмотрелся и понял, что в вас какая-то опасность. Я чувствую опасность, как зверь. Я ведь высокоинтеллектуальный зверь.
— Белокурая бестия, — усмехнулась Женечка.
— Можно сказать и так. Кстати, я русский нацист. Как вы относитесь к нацисткой русской идее?
— Равнодушно.
— Правильно. Женщины не должны интересоваться этими вопросами. Я вам симпатичен хоть чем-то? — неожиданно спросил он.
Женечка внимательно осмотрела его лицо:
— Вы обидитесь.
— Говорите.
— Мне кажется, вы не выросли. Даже Дмитрий, подросток в душе, и тот старше вас. А вы остались где-то в девятом школьном классе, хотя вам и тридцать лет. Что там Дмитрий! — даже я чувствую себя старше вас. Вы так рано и так упорно начали бороться со своим детством, что незаметно для себя сделали это целью и делом всей жизни. Вы до старости будете бороться с детством — пока не впадете в детство от этой самой старости. И круг замкнется.
— Вы, конечно, понимаете, что эти слова меня дразнят? — спросил Гордей.
— Конечно.
— Для чего же говорите это? Для обольщения?
— Нет. Просто захотелось вам сказать то, что я о вас думаю. Кстати, как вас зовут?
— Виктор. Почему захотелось?
— Виктор — победитель. Имя вас тоже смущало — всегда. Победитель без побед не бывает! Потому что… не знаю. Потому что вдруг показалось, что вы страшно одинокий человек. Настолько одинокий, что вам даже не от кого услышать честное мнение о себе.
— Вы меня пожалели?
— Да.
— Почему?
— Не знаю. Когда вы стали изображать сверхчеловека: ничего святого, нацизм и так далее, я увидела в вас человеческое. Оно понравилось мне.
— Вы с ума сходите. Вы знаете, как вы смотрите на меня?
— Нет.
— Вы смотрите так, будто вы уже любите меня до смерти.
— Всего лишь легкий интерес.
— Как же вы смотрите, когда действительно любите?
— Не знаю.
— Если бы у нас что-то началось, я рано или поздно просто убил бы вас.
— Вот и слава богу, что ничего не начнется.
— Слава богу, — абсолютно серьезно согласился он.
Тут подошел Дмитрий.
Женечка поднялась:
— Мы едем домой.
— А Гордей?
— А я остаюсь, — сказал Виктор.
— Мы так не договаривались! Ты обещал мне помочь, братан! Ты слово дал!
— Беру свое слово обратно.
— Сволочь!
…Всю дорогу до дому и весь остаток вечера Дмитрий допытывался у Женечки, о чем она говорила с Виктором.
Она честно ему все пересказала.
— Вот и славно! — повеселел Дмитрий. — А я уж думал, совсем дело швах. Скоро он тебя будет искать, а потом ты его будешь искать, у вас начнется романец, я тебя взревную, возненавижу, прогоню — и заживу наконец нормальной жизнью!
— С чего ты взял?
— С того, что я страшно умный. И вообще, будь благодарна мне до самой смерти. Если б не я, к тебе бы никто не притронулся. А я тебя расколдовал. Разве нет?
Женечка промолчала. Ее поразило, как Дмитрий сумел угадать вот это слово, которое она сама себе твердила столько раз до встречи с ним: РАСКОЛДОВАТЬ? Нет, все-таки он гениален, если не как художник, то просто как необычайно чуткий человек.
И Женечка в эту ночь так любила его, словно прощалась с ним, хотя прощаться не собиралась.
Глава 7
И Дмитрий оказался прав: уже через день, выходя с работы, она увидела знакомый черный автомобиль.
Открылась дверца, но никто не вышел.
Она сделала шаг к машине. Остановилась. Повернулась — и пошла по тротуару. Сделала несколько шагов, ожидая услышать, как захлопнется дверца. Но этого звука все не было.
