Я же говорила
В день, когда была завершена сделка с коммунальными службами, Джастин рано ушла из офиса и пошла по Парк-авеню сквозь мягкий, теплый воздух в новом зеленом платье. Эта операция попала во все информационные программы, и ее имя упомянули в «Американ лойер». На клумбах цвели тюльпаны. Она практически живет с Барри, в его доме. Улицы были оживлены, все торопились домой под восхитительным майским солнышком. Барри предложил съездить куда-нибудь отдохнуть по-настоящему, и на этот раз ее ничто не остановит.
Дома Джастин упаковала целый весенне-летний гардероб, включая сумки и обувь. Все свадьбы, на которых она бывала, казались фантастикой: очень мило, но совершенно излишне. К ней это не имело никакого отношения. Но сейчас эти вещи не казались ей чуждыми. Случиться может что угодно.
Она взяла такси и проехала через напоенный ароматами цветущий парк Открыла дверь своим новым ключом.
– Это твоя соседка по квартире, – крикнула она, сбрасывая туфли на каблуках. – Приволокла целый шкаф одежды.
Барри сидел на диване как куль с мукой. Даже не встал. Джастин села с ним рядом. Он тихо положил голову ей на грудь.
Что-то случилось.
– Что? – спросила она; он встал и прошелся по комнате, резко мотая головой и нетерпеливо цокая языком. Кто-то умер. Его мать? – Что?
– Я сегодня совершил очень большую глупость.
– Ага, – сказала она и почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Это может быть что угодно. Она понятия не имела, на что он способен.
– Я думаю, я доигрался и меня уволят.
– За что?
– Понимаешь, я нагрубил Эберхарту.
– Что ты сделал?
– Они собирались вышвырнуть упаковку. Они уперлись, как ОСЛЫ, и довели меня до белого каления! Я больше не мог это выносить.
Она всегда знала, что в один прекрасный день болтовня доведет его до беды.
– И ты нагрубил генеральному? – Он прошелся по комнате. – Что ты ему сказал?
Он прислонился лбом к стене.
– Я не хочу об этом говорить.
– А что случилось потом?
– Не хочу об этом говорить.
Она еще не разобрала вещи. Можно просто отвезти их обратно, не распаковывая. Нет, нельзя.
– Где собака?
Он указал на кресло, где собака дрожала под грудой полотенец.
– Приходит в себя. Я ее выкупал.
– Пойдем, – Джастин надела туфли.
Они зашли в первую попавшую по дороге закусочную и сели у окна. Он сделал заказ, не устраивая цирка.
Черты его заострились, а лицо будто еще больше вытянулось вперед. Он бездумно пил вино и смотрел на улицу.
– Эй, сделай милость, брейся хоть иногда, – сказал он о женщине, которая проходила мимо по ту сторону стекла.
С Барри всегда было что-то не так. Она вдруг увидела его в пятнадцать – долговязый, неуклюжий, переполненный энергией, вечно во что-то вляпывается, на зубах скобки. В этом было что-то очень трогательное. Он постоянно не в ладу с самим собой. Барри сполз пониже на сиденье и откинул голову на спинку. Он смотрел на нее со смертельной усталостью в глазах. Джастин почувствовала, что, когда их взгляды встречаются, между ними пробегает электрический разряд. Это было странно и страшновато. Дело не в привязанности, не в хорошем сексе и не в том, чтобы есть не в одиночку. Она в него влюблена. Это ее очень встревожило. Люди не совершают саморазрушительных поступков без причины.
Принесли еду.
– Когда ты собираешься извиняться?
– Извиняться? – Напускная сонливость испарилась, он вскинулся и оскалился. – Почему это я должен извиняться? – Он такой младенец. – То есть я извинюсь за грубость. Непременно. Но я не извинюсь за то, что отстаивал свою позицию. – Он уже впал в неистовство, сжимая вилку. Он очень красивый мужчина.
