— Вы его… действительно любите по-настоящему?
— Мысли шире, милая. Одного мужчину могут любить сразу несколько женщин. И он, в свою очередь, может любить больше, чем одну.
Мария отчаянно боролась с наворачивающимися на глаза слезами.
— Не сердись на него, — продолжала Глория, — когда ты станешь взрослее, ты поймешь его, я надеюсь.
Неожиданно с ее губ сорвались слова: «Но как он может! Он ведь католик…»
— Мария, зачем, ты считаешь, твой отец сюда приходит? Я знаю, что ты думаешь, но ты ошибаешься. Нет, первое время это был секс, я не отрицаю, чистый секс. Просто для двух невероятно одиноких людей это был самый простой и легкий способ утешить друг друга. Но это было семь лет назад. Знаешь, Мария, что мы делаем по средам? Твой отец приходит, снимает туфли и смотрит со мной телевизор. Иногда мы играем в карты. Или он чинит протекающую на кухне раковину. Или мы сидим на заднем дворе и любуемся закатом. И только потом, да и то не всегда, мы идем в постель.
Я знаю, Мария, зачем ты пришла ко мне. Честно говоря, когда твой отец сказал мне, что ты обо всем узнала, я ждала тебя. Ты считала отца святым, а он оказался обычным человеком. Ты зла на него, да и на меня, я думаю, за то, что мы причинили тебе боль.
Ты пришла сюда в надежде возвратить отцу былой нимб над головой, в надежде, что я от всего открещусь и верну твоему отцу его доброе имя. Я знаю, я тоже когда-то была дочерью… Но я не в силах сделать этого, Мария. Пожалуйста, не презирай меня. У тебя нет на это права. По крайней мере сейчас, пока ты еще слишком молода и не знаешь жизни. Моя жизнь несчастна, потому что я люблю человека, с которым никогда не смогу быть вместе. Я смирилась с этим. Может быть, это стоит сделать и тебе.
Тело Марии пронзила острая боль, она сжала руки в кулаки.
— Я не скажу твоему отцу, что ты сюда приходила. Если захочешь, сама ему расскажешь. У твоего отца, Мария, есть тайны, секреты, связанные с его прошлым, о которых не знает никто, кроме него и меня, даже твоя мать не знает. В этих-то тайнах и кроется причина, по которой он сюда ходит. Я не могу рассказать тебе о них, это он должен сделать сам.
Проведя руками по лицу, Мария наконец обрела способность говорить.
— Я не знаю, что мне делать. Просто… все изменилось. — Она подумала о Майке и Германи, о родителях и своем внезапно изменившемся будущем. — Все так сильно изменилось.
— Ты права, милая, жизнь не стоит на месте, она меняется, и порой вопреки нашему желанию. Когда я увидела Сэма лежащим на полу кухни, со спокойным, умиротворенным лицом, словно он просто спал, мне показалось, что я стою на краю огромного черного океана. Иногда, когда я даю слабину, я снова оказываюсь на том берегу и начинаю вести себя глупо: жалеть себя, думать, что мне больше незачем жить на этом свете. Но…
Мария с удивлением увидела, как по лицу Глории скатилась слеза. Она машинально положила свою руку на руку женщины. Глория выдавила улыбку и сжала руку Марии.
— Я не принадлежу к тем женщинам, которые могут тихо плакать без единой слезинки и красных глаз. Я так вою и рыдаю, что из носа начинает течь, а лицо распухает до нечеловеческих размеров. А мне-то, Бог свидетель, с моим и без того «красивым» лицом, нельзя позволять себе подобных украшений! Ба, да твоя чашка уже пуста. Готова повторить?
Спустя два с половиной часа Мария тихо подъехала к дому. Она выключила двигатель и уставилась на лампочку над крыльцом, из которой лился мягкий желтый свет.
Бесшумно открыв входную дверь и пройдя на цыпочках через темную гостиную, Мария подошла к кабинету отца. Дверь была открыта. Она нисколько не удивилась, увидев отца сидящего в одиночестве, в свете одной лампы, в пижаме, с бокалом в руке. В полумраке комнаты, с опущенными плечами, Тед Мак-Фарленд показался ей старым и уставшим.
Она стояла возле двери и потрясенно смотрела на него «новыми глазами». Мария поймала себя на мысли, что думает о том, каким любовником был ее отец, что думает о нем так же, как она думала о Себастьяне. Неожиданно ее собственный отец стал для нее обыкновенным мужчиной. Марию нисколько не шокировал тот факт, что она смотрела на отца, как на сексуальный объект. Она должна была заметить это раньше, но заметила лишь сейчас, каким привлекательным и сексуальным он был. С сильным, мускулистым телом, несмотря на свои сорок пять, с мужественным лицом и магнетической улыбкой. И хотя он был ее отцом, ее папочкой, Мария понимала, насколько он привлекателен в глазах женщин, и поняла, почему Глория Ренфроу с такой легкостью влюбилась в него.
Однако сейчас, когда он сидел в своем кабинете, в одиночестве, в обществе одного лишь бокала, вся его мужественность куда-то исчезла, и от этого Марии стало очень больно.
— Папа… — прошептала она.
Вздрогнув, он поднял на нее глаза.
Мария нерешительно шагнула в кабинет. Он, не отрывая от нее взгляда, поставил бокал на стол.
Затем она быстро подошла к нему, опустилась рядом с ним на колени и положила руки ему на ноги.
— Папа, — пробормотала она, — прости меня, прости…
Они разговаривали долго — часы уже давно пробили двенадцать. Тед говорил тихо и спокойно, словно читал молитву, Мария сидела возле его ног. Он рассказал ей о своих отношениях с Глорией, а затем поделился с ней тайной, о которой не знала даже Люссиль.
Тед Мак-Фарленд думал, что он родился в палатке, но не был в этом уверен на все сто процентов. Он помнил, это было его самым ранним воспоминанием, небольшой, обшитый вагонкой дом, жаркий, душный вечер, пропахший алкоголем воздух и плач женщины в соседней комнате. Должно быть, он был очень маленьким, так как он сидел на полу, в то время как высокий худощавый мужчина, очень похожий на Авраама Линкольна, нервно ходил по залитой молочно-белым светом комнате и разговаривал с кем-то по имени Боже. Соседские женщины, взволнованные, говорящие полушепотом, бегали из комнаты в комнату и в конце длинной страшной ночи, вышли с большим мягким свертком и рыданиями, обращенными к небесам. Так умерла, рожая очередного ребенка, мать Теда.
Хосе Мак-Фарленд был «проповедником» и после смерти жены он упаковал свои вещи и отправился вместе с сыновьями колесить по южным штатам. Они жили в палатках, где Хосе «проповедовал», изрыгая огонь и серу перед изумленными взорами доверчивых испольщиков и собирая пожертвования в шляпу, которая неизменно наполнялась. Работа мальчиков заключалась в том, чтобы ходить со шляпой в руках и собирать пожертвования, однако потом, когда в голову предприимчивого, гонимого судьбой Хосе пришла идея нажиться на целительстве, они превратились в «счастливчиков, на которых свалилась манна небесная».
Теду было тринадцать, когда отец вручил ему пару костылей и велел войти, прихрамывая, в палатку, послушать проповедь, затем отбросить костыли и подбежать к его платформе.
Тед был очень хорошим артистом. Бедные чернокожие и «белое отребье» воспринимали эти спектакли на ура. Очень скоро Хосе разбогател, а как-то раз, когда юный Тед подошел после службы к палатке, чтобы отец похвалил его за проделанную работу, он увидел, что она была закрыта: Хосе был занят снятием грехов с души молодой девушки-южанки.
