— Что ж, спасибо, — сказал я.
— Это мой последний подарок тебе, — сказала она.
— Чего?
— Я прихожу к тебе в последний раз, потому что ты больше не ребенок.
Я засмеялся и подумал, кто она, черт возьми, такая, там под маской.
Я положил греческую монету в карман и нервно улыбнулся. Отошел к столу с угощениями и оттуда еще раз взглянул на нее, и она помахала мне, кивая, и внезапно я отчего-то почувствовал себя странно, как будто и вправду мое детство закончилось или что-то в этом роде. Я секунду поозирался вокруг, и тут на меня нахлынуло. Это был типа мой последний школьный Хэллоуин, а Хэллоуин, наверное, был всегда типа моим любимым праздником в детстве, потому что, знаете, надо кем-то наряжаться, и я огляделся вокруг и все — шестнадцати-, семнадцати- и восемнадцатилетние, — все были в костюмах и все такое, и как я сказал, что-то во мне закончилось, прямо там.
Как будто я всех увидел теми, кем они были всегда, такие разные, знаете, типа торчки вроде Билла или Майка Мэддена, которого я видел только на днях и который теперь почти всегда был под кайфом, или по крайней мере, всегда, когда я его видел — он вечно сидел в своей тертой джинсовой куртке на заднем сиденье «эль камино» и пытался догнаться, забивая очередной косяк, и я думал, что с ним станет через год; или панки и готы типа Ким или Лоры, или Гретхен, с их крашеными волосами и браслетами с шипами и футболками «Clash», все еще очень следящие за своим идиотским панковским видом; или гопники и качки в своих спортивных куртках и бейсболках козырьком назад; или ботаны и заучки вроде Рода, где бы он сейчас ни был, в футболках «Звездный Путь», одетые мрачно и скучно в то, что выбрали для них заботливые мамочки; или будущие гангстеры в мешковатых штанах, золотых цепях и рубашках больше на три размера; или богатенькие блюстительницы нравов в облегающих свитерках от «Эсприт», вечно задирающие нос и разъезжающие в новеньких кабриолетах; или шлюхи в декольтированных блузках и отчаянно коротких юбках, выставляющих напоказ их тяжкие усилия быть замеченными хоть кем-нибудь; или старейшие в мире подростки, те, что уже давно таковыми не были, но навсегда присосались к старшей школе, чуваки типа Тони Дегана, который никогда не повзрослеет, в его ироничной футболке «Мы тупые»; или призраки — те, кто — по той или иной причине — исчезли и перестали тусоваться с нами еще до того, как мы все выросли, типа Бобби Б. в военной форме, потому что после исключения из школы он пошел в армию. Все эти люди пытались притвориться, что они те самые персонажи и чудища, в которых они наряжаются, только чтобы быть признанными, быть частью чего-то, и, короче, все это вдруг до меня дошло.
Весь вопрос только в том, во что ты наряжаешься, где бы ты ни был, до самой смерти. Ни за что не догадаешься, что за человек перед тобой, потому что — хорошо ли, плохо ли — его внешний вид всего лишь маскарадный костюм. Хэллоуин каждый день, для большинства из нас, только бы не чувствовать себя одиноким, только бы продолжать быть счастливым, может быть. Может быть, другие и считали, что люди — это только то, что мы видим — одежда, прическа, машина, — но только не я, хотя, похоже, весь мир устроен именно так: всем интересен только внешний вид — раса, пол и все такое, и ничего не изменить. Из этого так трудно вырасти; наверное, нужно просто стараться изо всех сил не судить людей по тому, чем они кажутся, наверное. Ведь это так мало и так обманчиво, но именно так и работает наш мозг, и я решил, что буду стараться, стараться, стараться. Я подумал, вот это и есть взросление, наверное, и от этого стало жутковато.
Я увидел, как Гретхен в углу ссорится с Тони Деганом, на котором, как я сказал, вместо костюма была черная повязка; и я почувствовал вдруг, что не хочу быть собой, не хочу быть в выпускном классе, что я просто хочу оставаться ребенком, хочу оставаться тупым, потому что не быть ребенком нелепо. Я всю жизнь только и был что ребенком, честное слово, и теперь вдруг кто-то попросил меня стать кемто еще, и я мгновенно влил в себя банку пива, затем еще одну, холодная пена заполняла мне горло, и я расплющил банку ударом о лоб, и чей-то младший брат, увидев это, захлопал в ладоши и сказал: «Охуеть!», и я кивнул ему и прошел мимо Гретхен, которая плакала, что ли, ее черный глаз зомби стекал по гладкой щеке, и все еще кричала на Тони. Я прошел мимо и направился к кабинке для поцелуев, в смысле Лоре, достал из заднего кармана кошелек и сказал: «Сколько я получу за двадцать баксов?», и она рассмеялась, и взяла меня за руку, и вскоре мы уже яростно целовались у нее на кухне.
Через десять минут конкретных ощупываний — я даже покусал ее запястье — Лора взглянула на меня и сказала: «Брайан Освальд. Ух ты!», и я не знал что ответить, но я сказал: «Хочешь показать мне свою комнату?», и она кивнула, и мы почти уже направились туда, когда я увидел Гретхен, ее лицо в черных паутинках от туши. Я отпустил Лорину руку и проводил взглядом Гретхен, которая вышла на улицу и уселась на маленькое цементное крыльцо.
Между ней и Тони все было кончено, к чему дело и шло уже долгие месяцы, но теперь уж кончено было наверняка, потому что она не вернулась надрать той девчонке задницу, что мне показалось совершенно невероятным и могло означать только то, что она окончательно на Тони забила, и вдобавок она по настоящему плакала, честное слово, качая головой, сидя на Лорином заднем крыльце, подтянув к подбородку колени, курила и плакала, плакала, и, короче, тогда я решил выйти и сесть рядом, и сказать, что мне жаль — ее и вообще все на свете, — и быть готовым ко всему, что после этого может случиться.
