– Гм… да, – говорит Мэри и поднимает голову в надежде, что дала правильный ответ.
– Хорошо, – говорит Белинда, беря кусок сахара из белой фарфоровой вазочки, – привычка, за которую она часто бранит Мэри. – А я, пожалуй, не пойду.
– Ну что ты, мама! – говорит Мэри с теплой, ободряющей улыбкой. – Ты не можешь не пойти. Без тебя праздника не будет. Ты – Контесса долины, ты должна пойти. Нам тебя будет не хватать.
– Хорошо. – Белинда заталкивает кусок сахара в рот. – Это именно тот ответ, который мне был нужен. У меня есть план, – хрустит она сахаром. – Пожалуй, я сегодня появлюсь там поздно, – добавляет она, улыбаясь своему отражению в окне и пытаясь пригладить свои волосы а-ля Эйнштейн. – Ну, скажем, достаточно поздно, чтобы все успели подумать, что я, вероятно, совсем не приду, чтобы им меня не хватало и они стали волноваться… А потом, когда они заскучают и устанут ждать, пока начнется хоть какое-нибудь веселье и развлечение, – тогда явлюсь я. – Она встает со стула и начинает расписывать свое чудесное появление. – Я ворвусь туда, я буду выглядеть волшебно, у меня будет волшебная еда для пикника и… и я спасу день.
– Тебе не понадобится еда для пикника, мама, – улыбается Мэри. – Австралийки ее принесут, ты помнишь?
– Лесбиянки? – фыркает Белинда, устав рисовать свою картину и опуская руки на бедра. – Ты разве ничего не знаешь, Мария?
– А что? – спрашивает Мэри.
– Мужчины-гомосексуалисты готовят фантастически, а женщины-гомосексуалки готовить не умеют, – выговаривает она. – Это общеизвестно.
– Правда? – спрашивает Мэри.
– Конечно, правда. В любом случае я всегда готовила для пикника. И не вижу, почему бы мне не сделать этого в нынешнем году.
– Возможно, найдется не много охотников отведать твою еду после вчерашнего вечера. – Мэри пытается обращаться с матерью аккуратно и ласково.
– Это было просто смешно, – возражает Белинда, откидываясь на спинку стула. – Я в жизни не слышала такого несусветного вздора и чепухи из-за каких-то просроченных креветок. Честно говоря, можно было подумать, что разразилась третья мировая война, – так вела себя americana. Боже! И этот ее самовлюбленный сынок… – Мэри смотрит в сторону. – Ты что, вздрогнула? – спрашивает Белинда.
– Нет, – говорит Мэри.
– Ты уверена? – Белинда вглядывается в лицо дочери. – Ты ведь знаешь, как надо вести себя с Кевином.
– Его имя – Кайл, – говорит Мэри, почти огрызаясь.
– Кайл, Кевин – для меня это все равно, – говорит Белинда. – Он ужасный, и ты с ним не должна иметь ничего общего. По правде говоря, я даже не хочу, чтобы ты смотрела на него сегодня на festa, слышишь меня?
– Что? Даже просто взглянуть нельзя?
– Не дерзи мне, – говорит Белинда. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Я не хочу, чтобы ты с ним общалась.
– Не знаю, что ты имеешь против него, – продолжает Мэри. – Правда, не знаю. Он умный, он красивый, он изучает музыку в Йеле. Большинство матерей гордились бы союзом своей дочери с таким мужчиной.
– Да, конечно, – Белинда придвигается ближе к ней, – существует только одно «но». Я знакома с его матерью! – Она поднимает бровь и отворачивается. – Так вот, если ты не хочешь, чтобы тебя выставили на улицу и ты осталась без денег, без работы и без жилья, советую тебе играть по моим правилам, – добавляет она, поежившись. – Или можешь отправляться домой, к отцу.
Мэри не отвечает, а лишь ниже опускается на своем жестком стуле и пытается продолжать жевать тост. Положение ее и Кайла становится невыносимым. Ночью, убирая последствия неудачной вечеринки, слыша крики матери, адресованные телевизору, она могла думать только о Кайле: о прикосновении его кожи, когда он держал ее за руку, о его мягком дыхании на ее щеке, когда он говорил с ней, о запахе его тела, когда он стоял рядом с ней, – такой близкий и такой недоступный. Она знает, что и он чувствует то же самое по отношению к ней. Эти запретные часы, которые они провели, лежа в траве рядом или сидя и разговаривая под оливковым деревом, или когда они (очень редко!) осмеливались прогуляться вместе вдоль ручья по дну долины, – все эти теплые, интимные моменты говорят ей о том, что она тоже ему нравится. И эта тоска в его голосе, и то, как он смотрит на нее, когда думает, что она не видит… Она знает, что он чувствует то же самое. Мэри откусывает небольшой кусочек от своего тоста. Мысль о том, что она пойдет на Festa di Formaggio и будет сидеть там рядом с матерью, видя его и не имея возможности поговорить с "ним, прикоснуться к нему и быть с ним, – нет, это больше, чем она способна вынести!
– Мам? – говорит она тихо.
– Да?
– Пожалуй, я не хочу идти на festa.
– Что? – говорит Белинда, поворачиваясь и внимательно глядя на дочь. – Конечно же, ты пойдешь.
Мне правда не хочется, мам. Пожалуйста, не заставляй меня идти, – говорит Мэри, в ужасе от перспективы, которая перед ней разворачивается. Она вздрагивает. – Я просто не хочу идти, – Ты что, всерьез предлагаешь мне ехать туда одной? – спрашивает Белинда. – После всего, что произошло? После этого ужасного бардака, который ты устроила на моей вечеринке своей стряпней? Думаешь, ты можешь предоставить мне одной держать ответ? Расплачиваться за твои ошибки? – Мэри пытается возразить. Белинда поднимает руку и качает головой: – Я так не думаю, юная леди. Ты поедешь со мной, даже если мне придется тащить тебя за волосы. И я больше ничего не хочу об этом слышать. А теперь иди позвони Джованне и закажи ей провизию для пикника на своем самом лучшем итальянском, хорошо, дорогая? Я не хочу больше никаких ошибок, поэтому собираюсь на этот раз попросить ее приготовить для нас еду. Скажи ей, что я хочу, чтобы эта еда была rustica и Tuscano настолько, насколько это возможно, хорошо?
– Rustico и toscano? – поправляет Мэри, обессиленно поднимаясь со стула и отправляясь к телефону. Когда мать настроена так воинственно и требовательно, с ней действительно нет никакой возможности спорить. Мэри пойдет на Festa di Formaggio, ей придется сидеть рядом с любовью всей ее жизни и не говорить с ним, не смотреть на него, не общаться с ним и даже делать вид, будто ей весело на этом празднике.
* * *
Белинда потирает руки, поздравляя себя с успешно проделанной работой. Она выходит на террасу и потягивается в лучах утреннего солнца. Долина внизу нежится в потоках мягкого, теплого, желтого света. Бьянки собрали урожай табака на плантации непосредственно напротив «Casa Mia». Отдельные подсолнухи на их поле до сих пор в полном цвету, их яркие лица обращены в одну и ту же сторону, как у секретарей во время перерыва на ленч: они впитывают в себя солнце. Белинда досматривает свои владения. Трава сухая и жесткая, ей не хватает воды. С лавандовых кустов нужно срезать засохшие цветки, с гераней тоже. На фиговом дереве появились три зеленых плода, которым еще предстоит созреть. Она улыбается: может, вызвать Франко и поручить ему кое-какую работу на следующей неделе? На террасе, кроме того, нужно подмести. Джулии, право же, стоит побольше шевелиться. Пара стаканов с недопитым вином все еще стоит в цветочных кадках – таким поспешным было бегство гостей. Стоя на верхней ступеньке крыльца, она замечает недоеденный волован с креветками под розмариновым кустом. Даже муравьи не посчитали возможным подчистить этот огрызок.
