Зоуи дергает за рычажок и опускает кресло; раздается звук выпускаемого воздуха.
Рабочие сцены убирают декорации; рассказчик похрапывает. Двое мужчин поднимают чемодан. Зоуи подносит микрофон к губам. Опершись руками о мои бедра, она наклоняется к моей: промежности и произносит:
— У тебя есть тридцать секунд.
Мое кресло чуть откатывается назад. Она придвигает меня обратно, схватившись за петельки для ремня. Ремней у меня сроду не было. Приложив один наушник к уху, Зоуи слушает. Поднимает указательный палец.
— Когда я скажу «Пуск», ты должен нажать «Пуск», договорились?
— Угу, — отвечаю я.
Она даже не видит сцену.
— Пуск, — произносит она.
Я тыкаю резиновый бугорок пальцем.
Мягкий свет окутывает трех девчонок из гетто; они стоят около детской коляски.
— Еще раз, — командует Зоуи.
Нажимаю еще раз. Рассказчик просыпается и оказывается в лужице коричневого света, в которой плавают пылинки.
— У нас три минуты до моего следующего выхода. — Нагнувшись под мое кресло, она нажимает рычаг. Кресло с шипением опускается, и сцена исчезает из поля моего зрения. Видимо, она спланировала все это до мелочей. — Подержи-ка, — просит она и надевает наушники мне на голову.
Она встает, расстегивает кофту, и та падает с плеч.
Из наушников доносится диалог со сцены, но кто говорит, не видно.
— У меня голова болит.
— А ты окуни ее в воду несколько раз подряд. Головная боль больше никогда тебя не побеспокоит.
На футболке у Зоуи надпись «Прозак», стилизованная под логотип стирального порошка.
— Несколько раз?
— Да! Несколько раз подряд: окунаешь голову три раза, вытаскиваешь два.
Когда она снимает футболку, та застревает, потому что у Зоуи большая голова. Пользуюсь моментом и хорошенько рассматриваю ее живот. Жирок еще есть, складки врезаются в пояс, но я готов признать, что, возможно, она все же привлекательна. Зоуи стягивает футболку через голову и невозмутимо бросает ее на пол. У нее большие груди, они вываливаются из лифчика. В голубом свете ее кожа излучает флюоресцентное сияние.
Сняв с меня наушники, она вешает их себе на шею и поправляет микрофон, который торчит у краешка ее рта, как голодная муха. Она говорит очень отчетливо, точно читает телесуфлер.
— Ты знал, что нужна особая лицензия, чтобы показывать в театре обнаженную натуру?
Как это ни печально, у меня эрекция.
Она улыбается, чуть приоткрыв рот и высунув язык, точно сейчас засмеется. Она крепко седлает меня и обвивает ногами мой живот. Кресло со вздохом принимает лишний груз.
— Поэтому начальству лучше об этом не рассказывать, говорит она и снимает с меня футболку.
— К черту начальство, — говорю я, подыгрывая ей.
— А теперь я хочу, чтобы ты вошел в меня, Говорит она и выгибает спину. Она очень гибкая. Я держу ее за талию. Она передвигает мои руки и кладет их себе на грудь. — О! — Быстро она заводится. Оказавшись совсем близко, разглядываю плавные изгибы ее боков и плеч. Зоуи лихорадочно ерошит мне волосы. — О боже! — вырывается у нее.
Помню, мы с Чипсом шутили, что заниматься сексом с жиртресткой все равно что всадить в сливочный пудинг.
У меня мощный стояк. Она двигает бедрами; ее зад и бедра массируют мой член сквозь штаны.
— Какой ты твердый, — шепчет она. Она делает круговые движения головой, как боксер, разогревающийся на ринге. И шепчет мне в ухо: — Скажи, что хочешь оттрахать меня так, чтобы я вся взмокла.
— Хочу оттрахать тебя так, чтобы ты истекала потом, — предлагаю я более литературную версию этой фразы.
Мы до сих пор не поцеловались. Я наклоняюсь и целую кожу меж ее грудей. От нее немножко пахнет сыростью. Как от человека, который провел три недели в полной темноте.
Кладу руку на промежность ее вельветовых штанов. Трудно найти ее клитор: каждый толстый рубчик может оказаться этим местом. Ее это вроде не волнует.
— О да, делай так, — шепчет она и опять наклоняется к моему уху. Микрофон впивается мне в шею. — А теперь скажи, что хочешь вылизать меня, съесть меня всю.
В голову сразу приходит начинка от того пирога с курицей и грибами. И пломбир на палочке.
— Хочу вылизать тебя.
Целую ее груди сквозь лифчик. Соски прорисовываются через ткань.
— О да — вылижи мои сиськи!
Провожу языком по ее шершавому синтетическому лифчику. От полиэстрового вкуса во рту тянет блевать. Она улыбается и продолжает извиваться. Я уже почти кончил, поэтому начинаю думать о костлявых телах за колючей проволокой в Освенциме.
— Скажи, что у тебя твердый член. Скажи, что у тебя на меня стоит.
Я могу придумать и получше.
— Мой член тверд, как рука нациста, отдающая салют, — говорю я.
— Хмм… ммм… ооо, — стонет она.
Ее нога придавливает мой член. Она отталкивается ногами от пола, и мы катимся и кружимся по комнате, ударяясь о стол. Ее ремень держится на двух замысловатых пряжках, поэтому я продолжаю тереть ее промежность через штаны, как лампу Алладина. Она издает долгий и неровный стон, дыхание становится прерывистым. Не расстегивая ремень, просовываю руку ей в штаны и ныряю в трусики. Поскольку она сидит совсем близко, мне не удается развернуть руку, поэтому приходится использовать костяшки пальцев в качестве импровизированного сексуального орудия. Она смотрит на красную лампочку, горящую на передатчике и похожую на клитор. Я двигаю верхней частью кисти туда-сюда в ее липкой волосатой промежности.
— Ммм. — Ей явно нравится.
Пытаюсь проникнуть в нее костяшками пальцев.
— Все! — выпаливает она и резко выдергивает мою руку.
Потянувшись к передатчику, она нажимает на рычажок. Красная лампочка гаснет. Зоуи встает, поправляет лифчик. Мой пенис чавкает в штанах.
— О черт, я только что вспомнил: у меня нет презервативов.
Зрители аплодируют. Некоторые встают; я вижу силуэты их голов.
— Что значит нет?
— Забыл. Но ты не волнуйся, — добавляю я, — я куплю в туалете, в библиотеке.
Она поднимает футболку с надписью «Прозак» и надевает ее.
— Послушай, извини, правда. Не забудь цветы.
Она поворачивается к пульту и подкручивает ручки. Мой живот становится мокрым от слизи.
— Да брось, Зоуи, все в порядке. — Я почему-то чувствую себя беспомощным, жалким.
— Будет странно, если мы выйдем вместе. Ты спускайся в фойе и жди меня, — просит она.
Смотрю, как она поворачивает ручки. А говорила, что надо всего лишь нажать кнопку «Пуск». Хайя поет и танцует на сцене.
