I
В Новочеркасск вернулась война. Звуки и запахи жизни заглушил грохот пушек. Размазанная по огромному снежному блюдцу степи, белая армия откатывалась на юг, к городу. Под руку с ледяным ветром в дома врывалось отчаяние.
Шли двадцатые числа декабря 1919 года. На подъездах и в пригородах скапливались шумные обозы с ранеными и беженцами. Тиф косил тысячи людей. Обмороженные тела сталкивали в кювет, и обозы ползли дальше. Но страшнее канонады и ночных зарниц над горящими станицами, страшнее мора, голода и всех зримых бедствий этой грозной зимы было отчаяние. Безнадежность обосновалась в глазах людей, молодых и доживающих свой век, еще бьющихся и уже оставивших надежду.
Но паники не было. Для нее не оставалось сил. Было вязкое, липкое, холодное безразличие. Люди не хотели драться, не могли бежать и не умели достойно погибать. Они равнодушно отдавались року. И он не заставлял напоминать о себе. Воодушевленная легкими победами Красная армия сжимала кольцо вокруг донских столиц…
– Господин штабс-капитан!
Зетлинг натянул поводья и обернулся. Расталкивая локтями зевак, из толпы навстречу ему пробивался есаул Куцеба.
– Господин штабс-капитан!
Левая рука есаула висела на перевязи, но по выражению лица и энергичным движениям можно было заключить, что этот факт нисколько не омрачает его приподнятого настроения.
– А! Господин есаул! – Зетлинг нагнулся над лукой и подал руку. – А это что? В кабацкой драке?
– Как можно! – желая опровергнуть подозрение Зетлинга, Куцеба попытался снять бинт.
– Не нужно, – остановил его Зетлинг. – Тогда где же?
– В бою под Егорлыцкой! – гордо ответил есаул.
– Неужто? Сколько я вас помню, вы были не охотник до чужих свар.
– До чужих я и сейчас не охотник. Но коли большевички на наш Дон пришли, так самое время грудью встать.
– И что теперь? В госпиталь?
– Только оттуда. Забит до отказа, не продохнуть. Но вы меня не списывайте. Есть еще порох! – есаул выпятил грудь и самодовольно сообщил: – Я назначен командовать ротой ополченцев.
– Что за ополченцы?
– Так, собрались городские субчики, купеческие сынки да прочие. А я над ними. Уму-разуму буду учить!
– Что ж, успехов. Только знайте, раз уж от вас зависят чужие жизни, что город нам не удержать, и армия начала переправу через Дон. Так что и вам мой совет здесь не задерживаться.
– Не может такого быть, чтобы сдали столицу! – Куцеба болезненно воспринял известие. – Это добровольцы могут сбежать, а казаки никогда такого не допустят.
– Дело ваше. Удачи!
Зетлинг пришпорил коня и оставил обескураженного есаула в снежной пыли. Пронизывающий ветер резвился в белой и ледяной степи. Ослепительная чистота раскинулась окрест на десятки видимых глазу верст. И только одна черная от людского и животного потока утоптанная полоса дороги вела прочь от города.
Зетлинг скакал рысью, пробираясь сквозь плотную массу беженцев. В толпе шли дети и женщины, телеги с ранеными, но больше всех в ней было бесстыдных, отъевшихся харь. На дезертиров смотрели как на обыденное, такое же, как и все прочее, естественное и потому ищущее спасения в бегстве.
Зетлинг прошел с армией весь путь поражений от падения Воронежа до битвы под Егорлыцкой. Он был ранен и изможден. По иронии судьбы, попав в город вместе с отступающими тылами, он не нашел другого места для жилья, кроме как достопамятного номера в пятом этаже гостиницы «Дон», из окна которого шагнул в вечность Никанор Иванович.
Зетлинг по достоинству оценил насмешку судьбы. Но вкусить благ городского комфорта не успел. Этим утром, когда штабс-капитан разложил скудные пожитки и намеревался позавтракать, в дверь номера постучали. На пороге стоял коридорный. Он сообщил, что внизу дожидается юноша и желает видеть господина штабс-капитана. Чувствуя беду, Зетлинг спустился в фойе. Навстречу ему вышел почти мальчик, вчерашний гимназист, с рассеченным лицом и висящей левой рукой. Он был одет по форме драгунского полка Минина.
– Рядовой Черкасов! – представился юноша. – Имею честь служить добровольцем драгунского полка и…
