– Не узнаешь? Капюшон и все такое? Он – Смерть?[23]
– Я не думаю, что Смерть катается на лыжах.
Он хрипел, как было и по телефону, и слова давались ему с большим трудом.
– Ты неважно выглядишь, – отметила Гвинет.
– Согласен с тобой.
Он взмок от пота, рубашка прилипла к телу, брюки запачкала кровь, но не его.
Гвинет подошла к кровати безымянной девочки, не отрывая глаз от Телфорда.
– Я думала, ты в Японии.
– Дальний Восток уже не так хорош для бизнеса.
– Поэтому ты вернулся раньше.
– Недостаточно рано.
Опасаясь, что нас уже окружили, я спросил:
– А где ваши… помощники?
– Мерзавцы струсили и сбежали.
– После того, как погубили всю семью.
– Этим их не напугать. Но у меня случился приступ, и они умчались, как маленькие девочки.
– Приступ?
Вновь он невесело улыбнулся.
– Вы увидите.
Гвинет положила тазер на прикроватный столик.
– Я тоже не смогу стрелять, – и Телфорд положил пистолет на кровать рядом с собой.
– Когда появились симптомы? – спросила Гвинет.
– Легкость в голове – утром. Легкая тошнота после полудня. Температура к обеду. Потом шандарахнуло.
– Болезнь быстрая.
– Поезд-экспресс.
В мои недавние визиты в библиотеку я не читал газет. Внезапно какие-то отрывки, которые слышал по телевизору двумя днями раньше, сложились воедино, и я понял, какой подтекст упускал в разговорах Гвинет с Годдардом и архиепископом.
Я всегда жил рядом с миром и только в малой степени в нем. В данном случае ценой изоляции стало неведение.
Гвинет начала снимать поручень безопасности с больничной кровати девочки.
– Лучше ее не трогать, – посоветовал Телфорд.
– Я увожу ее отсюда.
– Я к ней прикасался. Лапал. Она такая милая. Сочная. От этого она теперь умрет.
Гвинет откинула одеяло и простыню. Мы увидели, что пижама расстегнута, а штанишки спущены до колен.
Я отвернулся.
– Мог только потрогать. – В голосе куратора слышалось сожаление. – Но удовольствие получил.
Он резко обхватил себя руками и согнулся, едва не свалившись с кровати Коры. Послышался тот самый звук, похожий на кряканье, словно он пытался поднять или подвинуть что-то тяжелое, который мы уже слышали по телефону. Выглядел он так, словно его внутренности рвутся наружу и он отчаянно пытается их удержать. Что-то не похожее на блевотину и более вонючее потекло изо рта.
Стало понятно, о каком приступе он говорил.
Гвинет уже наклонилась над кроватью, застегивала пижаму, подтягивала штанишки.
– Аддисон, в ящике прикроватного столика ты найдешь бутылочку спирта, упаковку марлевых салфеток и клейкую ленту. Пожалуйста, передай их мне.
Я выполнил ее просьбу, радуясь тому, что могу принести пользу. Все доставал левой рукой, не выпуская из правой баллончик с мейсом.
Когда Телфорд чуть оклемался, он выпрямился и вытер рот рукавом. Слезы, повисшие на ресницах и скользящие по щекам, обрели кровяной отлив. Он огляделся, словно пытаясь вспомнить, где находится и как сюда попал.
Гвинет вытащила иглу с пластиковой трубкой из вены в левой руке девочки и оставила болтаться на пакете с жидкостью, который крепился на штативе.
– Я не думаю, что это необходимо, но хуже не будет, – и она протерла спиртом место, откуда вытащила иглу.
– Что это за швы у нее на боку? – спросил Телфорд, уже сообразивший, что к чему.
– Два дня тому назад у нее убрали питательную трубку, – ответила Гвинет.
– Мне они не понравились. Вызвали отвращение. А в остальном она такая нежненькая. Жаль, конечно, что не шевелится, но все равно хороша.
– Она же ребенок.
– Оно и к лучшему.
Гвинет накрыла прокол марлевой салфеткой и закрепила клейкой лентой.
Телфорд вдруг разозлился.
– Черт бы тебя побрал, у этой сучонки мозг умер и она заражена. Что ты делаешь? Какой смысл? Почему ты по-прежнему заботишься о ней?
– Она особенная, – ответила Гвинет.
Подняв пистолет, которым, по его словам, уже не мог воспользоваться – так ослабел, Телфорд спросил:
– Чем она особенная?
Вместо того чтобы ответить, Гвинет убрала одеяло с кровати, а простыню накинула на изножье. Теперь девочка лежала в пижаме, открытая с головы до ног.
– Чем она особенная? – повторил Телфорд.
Гвинет перекатила девочку на правый бок, спиной к нам, попросила меня:
– Аддисон, помоги мне с одеялом.
Телфорд еще выше поднял пистолет, нацелил в потолок, словно привлекая наше внимание.
– Здесь говорю я, – он, наверное, очень сильно ослабел, и пистолет стал слишком тяжелым для его руки, потому что ее мотало из стороны в сторону. – Почему эта маленькая шлюшка такая особенная?
– Потому что все особенные, – ответила Гвинет.
– Она всего лишь маленькая шлюшка.
– Если это так, значит, я ошибаюсь.
– Конечно, ошибаешься. И сама ты полное дерьмо.
Вдвоем с Гвинет мы расстелили одеяло на кровати так, что половина свисала через край.
– Ты тоже особенный, – указала она.
– Издеваешься?
– Нет, не издеваюсь, просто надеюсь.
Она перекатила Джейн Доу 329 на одеяло, повернула на левый бок, и девочка оказалась на самом краю.
– Надеешься на что? – спросил Телфорд.
Мы перекинули свисающую часть одеяла через девочку и подоткнули под спину.
– Ты знаешь, что я умираю, сука. На хрен надежду. – Он поднялся со второй кровати, его шатало, как пьяного. – Хочу тебе кое-что сказать.
Гвинет схватила дальний край одеяла и перекинула через девочку, плотно ее запеленав.
Телфорд доплелся до больничной кровати, левой рукой схватился за поручень с другой стороны, чтобы удержаться на ногах.
Я поднял баллончик с мейсом, но она остановила меня.
– Нет. Он окончательно обезумеет. И что потом?
– Маленькая мышка, хочешь безумия, отправляйся в Северную Корею. Маньяки, ублюдочные психи. По телику говорят, это их рук дело. Две вещи по цене одной.
– Аддисон, подсунь под нее руки, – попросила Гвинет, – подними с кровати. Прямо сейчас.
