Они все были похожи на ползущего по-пластунски человека, незаметно продирающегося сквозь высокую жесткую траву, чтобы выполнить свою задачу. Чувство яростной жертвенности обуревало мужественные умы этих воинов, служащих величию якутскому, словно религиозная сладость истинного приобщения к вере. Каждая частичка их существа была начеку, как будто опытный дозорный с замершим лицом. Их родная земля несла их к битве, обволакивая их сапоги своей нежной песочной или травяной пуховостью, а их небо загадочно манило их пытливые сердца, обещая победу и вечность. Восторг тихого мига ожидания был упоителен, словно трепет пьяницы, сжимающего в руке любимый стакан; радость блаженного мгновения предчувствия боя казалась необъятной, как великая музыка. Это движение было неумолимым, прекрасным и каким-то нерукотворным; здесь будто страна встала на дыбы и приготовилась к своему судьбоносному прыжку. Костер войны пылал в крови любви к Родине, отцам и Богу. Золото святых недр притаилось во мгле Отчизны, и благородное негодование вскипало в воинских душах, устремленных к нему, ибо вражеские руки посягнули на его блеск и истинную принадлежность. Родное солнце сияло над смиренными макушками героических солдат, своими действиями сотворяющих новый мир на этой почве. Воодушевленное бесстрашие читалось в их очах; праведная сила сквозила в их точных жестах; великое будущее, словно ангел, вставало перед ними, указывая высший путь. Они были чисты,будто новорожденные девочки, и красивы, как лучшие девушки. Когда они шествовали по своей славной дороге, звезды выстраивались перед ними в одну парадную шеренгу, и месяц принимал горизонтальное положение и покачивал своими рожками туда-сюда. Реки салютовали им водопадами и фонтанами сверкающих брызг; море бурлило водоворотами и звенело льдами в честь начала бессмертных боев; лошади громко фыркали, радостно ржа, и заполняли всю эту реальность целыми табунами, предрекающими победу. Подвиг ожидал каждого воина, и гибель ждала некоторых; страх ран отступал перец счастьем долга; и зарево истины вспыхивало вдали. И они шли, как пророки, несущие в себе свет;автоматы их сверкали, как древние мечи, командиры их напоминали серафимов; и духовное пламя пылало над всеми ними, как нимб.
Они вдруг остановились по знаку руки Марга, и там, вдали, был грязный прудик, за которым начинался чахлый лес, а да нем возвышался какой-то кривой плавучий деревянный домик, похожий одновременно на фабрику и на грузовое судно. Это была драга.
Марга достал бинокль, недоуменно посмотрел в него, потом причмокнул и вытащил пистолет. Все замерло; солдаты присели на корточки и сжимали свои автомат, прижав указательные пальцы правых рук к спусковым крючкам.
- Я никого там не вижу... - озабоченно пробормотал Марга и снова открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но тут же некая пуля, выпущенная из тайного укрытия, попала прямо в этот раскрытый рот, пробила горло и затылок, увязнув в мозгах, и прервала жизнь Марга, который упал ничком в лужу.
- Вставайте, люди русские!.. - раздалось откуда-то слева, и тут же началось что-то невообразимое.
Со всех сторон, словно воробьи на корм, налетели румяные солдаты в красной форме, бешено стреляющие по якутам. Начались какие-то взрывы, вспышки, хрипы, взвизги; кто-то куда-то падал, кто-то с кем-то боролся; якуты в конце концов тоже начали стрелять, но неожиданность оказалась слишком большой, и засада была четко организована: якутов полностью окружили. Их расстреливали со всех сторон прямо у драги под крики: <Мать твою, у, бля>.
Золотоносная прекрасная земля покрывалась павшими телами. Зенитчики валялись около своих зениток с развороченными животами, пробитыми лбами или простреленными сердцами; шофер одной из зениток лежал в своей кабине грудью на руле, и из его глаза стекала темная кровь на педаль сцепления. Шофер другой зенитки выпрыгнул из машины, штыком ударил толстого блондина, бросившегося к нему, но тут же был зарезан в спину длинным ножом, который кто-то метнул. Ылдя и Жукаускас, крепко обнявшись, словно влюбленные педерасты, прижимались к земле, изображая мертвецов. Уши словно заволакивал какой-то ватный туман от беспорядочной отрывистой стрельбы, слух терялся в нем, вздрагивая от истошных звериных воплей торжествующих русских.Кто-то сопротивлялся, пытаясь прорваться из кольца; четверо высоких якутов, остервенело стреляя, пробились на берег прудика, но в них кинули гранату, и их расшвыр.-ю резким взрывом. Остатки войска прятались за зенитки и машины, отстреливаясь, но их становилось все меньше. Этот натиск был стремителен и мгновенен: уже через пятнадцать минут третья часть якутов была мертва, а половина корчилась от ран. Повсюду раздавалось:
- За русь!
- Да здравствуют щи!
- Золото России - России!
Ылдя, губами прижавшись к уху Жукаускаса, жалобно шептал:
- Что это... Уя... Господи, господи, когда кончится... Нас убьют, уя...
- Перестаньте, - жестко сказал Софрон, раскрыв левый глаз и осмотрев окружающее.
- Лежите тихо, может быть, не обнаружат.
Но тут вдруг мощный далекий взрыв потряс всех участвующих в битве. Это разъяренный Тюмюк, ухитрившись зарядить зенитку, выстрелил куда-то наобум вдаль. Русские недоуменно повернулись туда; Тюмюк, воспользовавшись замешательством, торжественно воскликнул:
- За Якутию! За царя Софрона! Ко мне!!
Оставшиеся в живых бросились к нему, создав отряд обороны, укрывающийся между зениток. Тюмюк подбежал вдруг к лежащему вместе с Жукаускасом Ылдя, своей рукой повернул его лицо, и сказал:
- Ваше величие! Вставайте, вы нужны войску!
- Я... - залепетал Ылдя, - передаю командование тебе, давай, ну...
- Вы нужны войску! - твердо повторил Тюмюк и одним движением поставил Ефима на ноги. Софрон остался лежать.
- С нами царь! - закричал Тюмюк, застреливая небольшого рябого паренька, с любопытством посмотревшего на Ылдя из-за машины.
- Куй! - прокричали те, кто был жив и тут же начали вести сокрушительный огонь. Русские растерялись, их ряды несколько дрогнули, они спрятались в своих укрытиях и начали отвечать на стрельбу, не предпринимая атак.
- Мой телохранитель! - вдруг вскричал бледный Ылдя. - Он там, он должен меня закрывать! Вставай, гад, а не то...
Жукаускас, улыбаясь, поднялся, и, как будто бы совсем не боясь пуль, неторопливо подошел к Ефиму.
- Я готов, - многозначительно проговорил он. - Смерти нет.
- Готовимся к прорыву! - взревел Тюмюк. - Отступаем! По его команде оставшиеся якутские воины с диким криком:
<Тыгын!> ринулись назад от драги, стреляя во все стороны. Несколько русских, вставших на их пути, были убиты. Якуты побежали по той же дорожке, по которой пришли, и тут же их начала преследовать небольшая разъяренная кучка русских.
- Ура! - кричали они, стреляя. - Русь! Русь!
Якуты неслись назад, отвечая огнем на огонь. Большой русоволосый русский, получив пулю в живот, громко ойкнув. Тяжело рухнул в песок, словно тюк муки. Жукаускас бежал за Ылдя, прижимаясь к его спине, чтобы защитить его, а Ефим пригнул свою голову, потому что был выше Софрона, и его вполне могли бы застрелить в затылок. Тюмюк организовал все это отступление, отрывисто ругаясь и производя одиночные выстрелы из своего пистолета, которые почтя всегда попадали в цель. Рядом с Софроном бежал худосочный задумчивый якут; он повернул голову налево, тут ему отстрелили ухо. Он вскрикнул, остановливаясь и закрывая рану ладонью, но Тюмюк ударил его ногой в зад, и этот якут превозмогая боль и шок, побежал дальше, роняя большие капли крови. Они так бежали и бежали, и никто не попадал, в Жукаускаса, которого словно несло вперед на божественных крыльях истинной веры и красоты. Ылдя бежал так быстро, что Софрон, чтобы не отставать, схватил его руками за плечи, и они вдвоем стали похожи на каких-то взбесившихся исполнителей еньки-еньки, или же на сросшихся таким образом близнецов, пытающихся удрать от внезапно возникшей опасности. Кого-то продолжало ранить, но выстрелы становились все реже. Обернувшись, Жукаускас увидел, что отряд русских их больше не преследует, а стоит возле небольшого неровного пригорка, иногда постреливая.
