Ознакомительная версия. Доступно 60 страниц из 297
— Луций Корнелий, ты не можешь! — воскликнул Ватия.
— Это немыслимо! — воскликнул Мамерк.
Сулла дал им время выпустить пар. При этом ни один мускул не дрогнул на его лице, в глазах не мелькнуло ни искры эмоций. Сулла не должен показывать им, что это шутка. Они всегда должны видеть его серьезным. Ибо он на самом деле был серьезен. Да! Юпитер пришел к нему во сне прошлой ночью и сказал, что ему очень понравилась эта замечательная, идеальная шутка.
Наконец они успокоились. Наступило тревожное молчание. Слышно было только, как тихо плачет Поросенок.
— Фактически, — спокойно заговорил Луций Корнелий Сулла, — как диктатор я могу делать все, что сочту правильным. Но дело не в этом. Дело в том, что во сне ко мне пришел Юпитер Величайший и специально попросил назначить Квинта Цецилия своим великим понтификом. Когда я проснулся, то посмотрел на знаки, и они были очень благоприятны. По пути на Форум, куда я шел, чтобы прикрепить два листа на ростру и на Регию, я увидел пятнадцать орлов, летящих слева направо. И ни один филин не прокричал, ни одна молния не сверкнула.
Депутаты глянули в лицо Суллы, потом уставились в пол. Сулла был крайне серьезен. Кажется, Юпитер Величайший тоже был серьезен.
— Но ни один ритуал, проводимый великим понтификом, не может содержать ошибку! — воскликнул наконец Ватия. — Ни один жест, ни одно действие, ни одно слово не может быть неправильным! Как только будет допущена ошибка, всю церемонию придется начинать сначала!
— Я знаю об этом, — тихо сказал Сулла.
— Луций Корнелий, ты же должен понять! — воскликнул Катул. — Пий заикается почти на каждом слове! И когда он начнет ритуал в качестве великого понтифика, нам придется торчать здесь целую вечность!
— Я все прекрасно понимаю, — очень серьезно сказал Сулла. — Помните, что и я тоже буду с вами. — Он пожал плечами. — Что мне сказать? Вероятно, это какая-то особая жертва, которой требует от нас Великий Бог, потому что в делах, касающихся наших богов, мы ведем себя не так, как должно? — Он повернулся к Метеллу Пию, взял его трясущуюся руку. — Конечно, дорогой Поросенок, ты можешь отказаться. В наших законах о религии не сказано, что ты не можешь отказаться.
Поросенок схватил край тоги свободной рукой, чтобы вытереть глаза и нос. Он глубоко вдохнул:
— Я сделаю это, Луций Корнелий, если Великий Бог требует этого от м-м-меня.
— Ну вот видишь? — обрадовался Сулла, похлопывая его по руке. — Ты почти преодолел это! Практика, дорогой Поросенок! Практика!
Первый пароксизм смеха грозил перейти в обвал. Сулла поспешно отпустил депутацию и кинулся в свой кабинет, где и закрылся. Он бросился на ложе, обхватил себя руками и захохотал. Он ржал до слез. Когда у него перехватило дыхание, он скатился на пол и лежал там, крича и дрыгая ногами, до спазмов в животе, таких болезненных, что он едва не умер. Но он продолжал смеяться, уверенный в том, что знаки действительно были благоприятные. И весь день, как только перед его мысленным взором вставал Поросенок с выражением благородного самопожертвования на лице, он сгибался пополам от смеха. Он хохотал каждый раз, когда вспоминал выражение лиц Катула, Ватия и своего зятя Мамерка. Превосходно, превосходно! Идеальная справедливость, эта шутка Юпитера. Все получили по заслугам. Включая и Луция Корнелия Суллу.
* * *
В декабрьские иды около шестидесяти человек — членов низших и высших жреческих коллегий — пытались втиснуться в храм Юпитера Феретрия.
— Мы засвидетельствовали богу свое уважение, — сказал Сулла. — Не думаю, что он будет против, если мы выйдем на воздух.
Он уселся на низкую стенку, отгораживающую старое Убежище от сада, поднимающегося вверх по обеим сторонам холма к двойной вершине Капитолия и Акрополя, и жестом пригласил остальных опуститься на траву.
«Вот одна из странностей Суллы, — думал несчастный Поросенок. — Он умеет каждую мелочь преподнести с огромным величием и — как сейчас — какое-нибудь очень важное событие свести до обыденности. Для праздных посетителей Капитолия, которые, задыхаясь, дошли до верхних ступеней лестницы Убежища, срезая путь между Римским Форумом и Марсовым полем, собравшиеся жрецы должны сейчас выглядеть как странствующий философ с учениками или как сельский старый папочка со всеми своими братьями, племянниками, сыновьями и кузенами».
— О чем ты хочешь сообщить, Гай Аврелий? — спросил Сулла Котту, который сидел в середине переднего ряда.
— Во-первых, это задание было очень трудным для меня, Луций Корнелий, — ответил Котта. — Я думаю, ты знаешь, что молодой Цезарь — мой племянник?
— Как и то, что он и мой племянник, хотя по браку, а не по крови, — жестко ответил диктатор.
— Тогда я должен задать тебе еще один вопрос. Намерен ли ты наказать Цезарей, занеся их в свои списки?
Сулла невольно подумал об Аврелии и энергично замотал головой:
— Нет, Котта, не намерен. Цезари, которые были моими шуринами много лет назад, все уже мертвы. Они никогда не совершали никаких преступлений против государства, хотя все они были людьми Мария. Для этого имелись веские причины. Марий помогал семье деньгами, и в основе их лояльности лежала обычная благодарность. Вдова старого Гая Мария — кровная тетя мальчика, а ее сестра была моей первой женой.
— Но ты внес в списки семьи Мария и Цинны?
— Да.
— Благодарю, — сказал Котта, довольный. Он прокашлялся. — Молодому Цезарю было всего тринадцать лет, когда его торжественно и надлежащим образом посвятили в сан жреца Юпитера Величайшего. Он отвечал всем требованиям, кроме одного. Он был патрицием, оба родителя которого были живы, однако еще не вступил в брак. Гай Марий обошел это препятствие, подобрав ему невесту, на которой Цезарь и женился еще до церемонии инаугурации и посвящения. Жена — младшая дочь Цинны.
— Сколько лет ей было? — спросил Сулла, щелкнув пальцами слуге, и тот быстро передал диктатору широкополую шляпу крестьянина, надев которую Сулла хитро взглянул из-под полей — точно как сельский папочка.
— Ей было семь лет.
— Понимаю. Следовательно, брак детей. Тьфу! Наверняка Цинна был голоден, да?
— Именно, — отозвался Котта, чувствуя себя неловко. — Во всяком случае, мальчик не горел желанием стать жрецом. Он настоял на том, что, пока не наденет тогу мужчины, он будет вести образ жизни знатного римского юноши. Молодой Цезарь ходил на Марсово поле, где фехтовал, стрелял из лука, метал копья, — и чем бы он ни занимался, во всем проявлял талант. Мне сказали, что он совершал уж совсем невероятное: брал самого быстрого коня и скакал без седла галопом, держа руки за спиной. Старики на Марсовом поле очень хорошо помнят его и считают это жречество досадным недоразумением, ввиду явной склонности мальчика к военной службе. Что касается его поведения в другом, источник — его мать, моя сводная сестра Аврелия — сообщает, что он не придерживался положенного ему рациона, обрезал ногти железным ножом, стриг волосы железной бритвой, завязывал одежду узлом и носил пряжки.
Ознакомительная версия. Доступно 60 страниц из 297
