Мой разум едва воспринимал эту ужасную речь.
– Лаура Франческа Беатриче де Коллини была невиновна в ереси, – сказал я.
– Не может быть.
– Почему же? Разве ты не допускаешь, что мог ошибаться?
– Нет! В таком случае ошибалась бы Церковь, а это невозможно, так как ее ведет Святой Дух. Такое предположение вносит в порядок хаос. Что тогда определенного будет у нас, какая уверенность, какая надежность?
– Вся жизнь состоит из неопределенностей, – сказал я.
– Нет, друг мой, неправда. Кто бы смог жить, если бы это было так? Кроме того, неужели ты думаешь, что я не провел тщательное расследование? Я убедился в том, что Лаура де Коллини еретичка. Я узнал о проводившихся ею собраниях, о философии, которой она учила, о мерзких ритуалах, которые совершал ее отец. Ты меня за простачка принимаешь?
– И все же ты не преследуешь Андреа де Коллини…
Томазо делла Кроче опустил взгляд, скрывая какой-то свой секрет.
– Это мое дело. Я о нем не забыл, поверь мне.
– Он тоже о тебе не забыл.
– Не сомневаюсь, малыш.
– И, несмотря на твою извращенную логику, я пришел, Томазо делла Кроче, для того, чтобы внести хаос в порядок, который, по-твоему, должен сохраняться такой дорогой ценой.
Он настороженно посмотрел на меня.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он.
– Я пришел затем, чтобы лишить тебя определенности, уверенности и надежности, которые ты так ценишь.
– Дела Сатаны!
– Нет! Твои собственные дела, ибо заблуждаешься – ты.
– Ты явно безумен, – сказал он.
– Как раз так я всегда думал о тебе.
– Ты считаешь меня безумным, потому что я связан с делом истины? Ересь коварна, так как не связывает себя ни с чем, кроме своей собственной раздутой полуправды, мнений и лжи. Но истина объективна, она была открыта нам Богом, ее хранит и учит ей Святая Мать Церковь, и эта истина ни на йоту, ни на одну йоту не может быть изменена в угоду личному мнению. Была бы полная анархия. Если бы каждый человек учил собственной интерпретации истины!
– Может быть, – сказал я, – то, что истинно для одного, для другого ложно.
– Никогда с таким не сталкивался. И твоя еретическая риторика не собьет меня с толку. Говорят, у сатаны золотые уста.
– И говорят, что Сатана заражает вами любимую Церковь…
– Ты только за этим сюда пришел, нападать на Церковь Христа?
– Лаура Франческа Беатриче де Коллини все-таки была невиновна.
– Лжешь! Колдунья заслужила сожжения! Разве я не видел, как ее отец руководил мерзким сборищем, которое он называет литургией? Надо было убить их всех. Ты ведь был одним из них и должен знать.
– Да, я был одним из них. Да, я знаю. Но она не была. Она ничего не знала о делах отца.
– Не может быть. Вы каждую неделю собирались в ее доме…
– То есть в доме ее отца. Мы были его гостями, а не ее.
– Я… я не верю тебе… это невозможно… Я бросил документ на стол перед ним.
– Прочтите сами, – сказал я. – Здесь подпись кардинала.
Он взял документ дрожащими руками и принялся читать, медленно, молча проговаривая каждое слово тонкими, бескровными губами, как женщина за молитвой. Наконец он разжал пальцы, и документ выпал из рук.
– Ты подверг пытке и уничтожил невинное человеческое существо, – сказал я тихо. – Как ты после этого себя чувствуешь? Ты сгубил чистую, непорочную жизнь. Ты приговорил девушку к ужасной смерти в огне, а она была невиновна в преступлении, в котором ее обвинили. Из-за тебя Святая Мать Церковь потеряла одного из своих детей. Что тебе теперь говорит Бог, Томазо делла Кроче?
Он ничего не ответил. Его невидящие глаза были неподвижно устремлены на лежащий на столе документ.
– Ты несомненно хочешь остаться один и подумать о своей вине, – сказал я.
Но он сейчас был не только слеп, но и глух. Я тихо затворил за собой дверь.
Все следующее утро я в лихорадочном нетерпении ждал известий о смерти фра Томазо делла Кроче. Они так и не поступили. То же, что я услышал, было очень странно: инквизитора похитили из места заключения при помощи хитрого плана, включающего в себя подкуп, подлог и насилие. В похищении участвовало четыре человека; из которых трое, по описанию, были полулюдьми-полузверями. Молодого монаха, которому было поручено прислуживать делла Кроче, жестоко убили.
Андреа де Коллини. Магистр. Какое дьявольское терпение он проявил, продумывая план, оттачивая все детали; он наслаждался своей хитростью, был заворожен темным покрывалом таинственности, которым окутал свои истинные намерения… И вот безумие полностью вышло на поверхность. Теперь я ясно видел, что зрело в его воспаленном мозгу, так же ясно, как видел свою медлительность.
С этим надо было покончить раз и навсегда.
1520–1521
Ессе, in culpa natus sum, et in peccato concepit me mater mea
В начале 1520 года мне казалось, что я нахожусь в совершенном одиночестве в своем собственном мире, – мире, который сочетал нереальность роскошного фарса с самым что ни на есть реальным присутствием крови и смерти. Лев был оставлен на меня – но ненадолго. Серапика необычно резко постарел, он больше не вышагивал гордо и не рассуждал радостно и изысканно о высоких государственных делах, а много сидел в задумчивости, погруженный в себя. Звезда Биббиены уже давно померкла, и теперь у власти был кардинал Джулио де Медичи, который вел себя словно второй Папа, налево и направо давал «аудиенции» и тем самым накапливал значительное личное состояние.
Следует еще сказать об одной важной кончине – умер маэстро Рафаэль. Его последним творением стало воистину вдохновенное изображение Преображения Христа. Эту работу заказал кардинал Джулио де Медичи для своего собора в Нарбонне. Полагаю, должно быть, очень трудно создать впечатление того, что человеческое тело поднято в воздух, так, чтобы это тело не казалось ни похожим на привидение, ни смешным и нелепым. Я не художник и не знаком с различными сложными техниками воплощения замысла, но мне кажется, что это просто триумф Рафаэля. Сам Христос излучает невозможную смесь величия и смирения, деятельности и покорности, великолепия и мягкости. И это тем более замечательно, что все это совершенно правдоподобно. Поскольку я гностик, то я также немного и мистик, и я могу сказать вам, что эта картина Рафаэля – мистическое творение. Человек не просто стоит и смотрит на картину – он приглашается в изображенный на ней мир, так что наблюдатель становится участником. Человек втягивается внутрь, если хотите, ибо сила ее духовного притяжения непреодолима. Картина была также очень ко времени, поскольку по существу она – великолепное утверждение веры в Христа (такой, какая у меня, ведь у Церкви ее явно нет), и кроме того, она еще больше усилила гнев христиан на продвижение иноверцев турок. Еще Папа Каликст III после победы над турками под Белградом в 1456 году объявил, что весь христианский мир ежегодно в августе должен отмечать праздник Преображения, и хотя нельзя сказать, что это событие было свежо в памяти, многие о нем могли еще вспомнить. Маэстро Рафаэль закончил лишь верхнюю часть картины (которая в любом случае и есть самая существенная), так как в последнюю неделю марта 1520 года он слег с нашей опасной и такой распространенной римской лихорадкой, что очень сильно подорвало его жизненные силы, которые и так были истощены работой. Он умер б апреля в Великую Страстную пятницу. Незавершенный шедевр был помещен у изголовья гроба. Маэстро было тридцать семь лет.
