Я удивленно вскинула брови:
— Как это? Она разве общалась с вашей семьей?
— Работа у меня была не из таких, о которой забываешь в конце рабочего дня. Моя жена и старшая дочь старались принимать участие в жизни колонии, хотя и не числились в штате. На выходные и праздники мы частенько организовывали прогулки, на которые брали несколько детей, давая им возможность побыть вне казенной обстановки. Такие прогулки были своего рода поощрением за хорошее поведение, хотя вслух об этом никогда не говорилось. Просто мы брали на прогулки тех, кому могли доверять.
Ребекка прожила в колонии несколько месяцев, нам стало ясно, что мы можем доверять ей, и с тех пор она была участницей почти всех таких прогулок. Случалось, жена и дочь брали только одну Ребекку. Моей дочери в то время было чуть за двадцать, и мы все считали, что девочке полезно чаще бывать в женском обществе. Они брали ее с собой в кино, вместе обедали в кафе… Разумеется, они не спускали с нее глаз, но было совершенно ясно, что убегать она не намерена. И конечно же, она не представляла никакой опасности для окружающих. Жена и дочь полюбили Ребекку. Стоило узнать ее, как то, что сотворила, забывалось. Они не могли поверить, что рядом с ними та самая девочка, которую газетчики расписывали как маленького монстра. Ребекка пробыла в колонии намного дольше, чем большинство других детей, и за годы все трое крепко сдружились. До того, как по достижении шестнадцати лет она отправилась во взрослую тюрьму, мы несколько раз приглашали ее на семейные обеды. Да и потом не прерывали контакты с ней. Мы и сейчас посылаем ей рождественские открытки, семейные фотографии, раз или два в году пишем ей — естественно, на абонентский ящик, поскольку ее новое имя является тайной для всех, в том числе и для нас. Она всегда отвечает. Понятно, что содержание ее писем я вам передать не вправе, но нам кажется, она счастлива в своей новой жизни.
Я вспомнила письмо, найденное в шкафу в гостевой комнате. Интересно, дорогая Пенни — не жена ли Тома? Или, может, дочь? О том, чтобы задать этот вопрос вслух, и речи быть не могло: гриф «Совершенно секретно» на их переписке не стоял, но был очевиден.
— Собственно, никто из нас не сомневался, что так и будет, когда она вырастет, — продолжал Том Хартли. — Она просто не могла снова совершить преступление. Один-единственный голос убеждал нас в обратном… но время, к счастью, доказало, что этот человек ошибался.
Я так и вскинулась:
— И кто же это был?
— Да один молодой психиатр из местного муниципалитета. Его звали Дональд Харгривз. С первого дня Ребекки в колонии он приезжал раз в месяц, чтобы побеседовать с нею, а в течение последнего года ее пребывания в «Саутфилд Юнит» их встречи были еженедельными. Мы спорили с ним насчет того, отправить ли ее в дальнейшем в тюрьму общего режима — на чем настаивал я — или строгого режима, что логически вытекало из его участившихся визитов. Возможно, она рассказала ему больше, чем когда-либо рассказывала другим… Поскольку решение зависело не от меня, то я и не был ознакомлен с окончательным заключением психолога. Мне лишь известно, что он самым решительным образом настаивал, чтобы ее поместили в тюрьму с усиленным режимом. Но его заключение было отклонено вышестоящими чиновниками, которые, к моей великой радости, нашли его недостаточно убедительным. Не знаю, по недомыслию или по каким-то своим соображениям, но сам он был убежден в правильности заключения. Даже вскоре уволился, я слышал, именно в связи с разногласиями по этому делу.
— Боже, — выдохнула я. — Как, вы сказали, его звали?
— Дональд Харгривз. (Я торопливо записала имя и фамилию.) Вот, пожалуй, и все, — вежливо произнес Том, — что мне известно о Ребекке. Признаться, странно было снова вспоминать те события… Как вы думаете, мой рассказ поможет вам?
— Несомненно, — с готовностью подтвердила я. — Не знаю, как и благодарить вас за звонок — вы не представляете, насколько просветили меня по принципиально важным вопросам.
Положив трубку, я в несколько прыжков преодолела лестницу, влетела в гостевую комнату, включила компьютер и ввела имя Дональд Харгривз в строку поиска Google, машинально закуривая сигарету. Нажав «ввод», я уставилась на экран, чувствуя, как биение сердца отдается в ушах.
Два результата. Первый — список Британского медицинского совета; имя в длинной колонке имен и информация о том, что Дональд Харгривз является дипломированным психиатром. Второй — статья об аутизме, по-научному сухая, предназначенная для коллег уровня автора, напечатанная в сборнике по психогигиене, о существовании которого я и не слышала. Вверху страницы — небольшое фото мужчины средних лет с проницательными темными глазами и аккуратно подстриженной темной бородкой; под фотографией — несколько строк курсивом. Доктор Дональд Харгривз тридцать восемь лет проработал практикующим психиатром. В настоящее время состоит в штате Центра медико-санитарной помощи Модсли в Южном Лондоне и работает консультантом в колонии «Эшвелл Юнит».
Я посмотрела на дату внизу страницы. Статья была опубликована три недели назад.
32
Узнать нужный телефонный номер оказалось просто. Секретарша сняла трубку на первом же звонке:
— «Эшвелл Юнит».
— Могу я поговорить с доктором Дональдом Харгривзом?
Я ждала очередных вопросов, но не услышала ни одного, — похоже, психиатры из госслужб защищены от народа хуже, чем чиновники. В трубке затренькало, и через некоторое время раздался мужской голос:
— Дон Харгривз.
— Добрый день. Не будете ли вы так любезны помочь? Меня зовут Анна Джеффриз… — Я произнесла уже заученную вступительную речь. Не услышав ответа, от замешательства продолжила: — Разумеется, я понимаю, что такого рода информация является конфиденциальной. Но если бы вы нашли возможным хоть что-нибудь…
— Не волнуйтесь. Ситуация мисс Фишер — новое имя, биография — предполагает, что конфиденциальность этих сведений утратила силу. — Снова молчание, которое моего собеседника, похоже, нисколько не смущало. — Буду рад поговорить с вами об этом случае. Я смогу уделить вам примерно час. Когда вам удобно приехать в колонию?
Вообще-то я рассчитывала на телефонный разговор и уже было собралась сказать ему об этом, но что-то в последнюю секунду остановило меня. Инстинкт подсказал, что этот человек знает о Ребекке больше, чем все остальные свидетели, вместе взятые, а учитывая его склонность к затяжным паузам, общаться с ним по телефону будет трудно. Разговор лицом к лицу — совсем другое дело, он может привести к самым неожиданным открытиям.
— Чем скорее, тем лучше, — ответила я. — Вам удобно на следующей неделе?
— Разве что во вторник… Подойдет? Скажем, в два часа?
— Отлично. Заранее спасибо, — быстро согласилась я. — Не подскажете адрес?
Он продиктовал адрес, а я аккуратно записала его в блокнот.
— Ближайшая станция метро — «Бэлхем», если вы не на машине, — уточнил он. — Что ж, тогда до встречи.
