Книга Браки расторгаются в аду - Наталья Андреева

Прошло три года…

Нет, начать надо не с этого. С суда, который состоялся через два месяца после нашего разговора, где мне, как и предполагалось, присудили два года условно. Моя беременность сыграла в этом далеко не последнюю роль, в стране с демографией не очень, и женщин, у которых в чреве подрастают новые граждане, вроде берегут.

К тому моменту мы с Яном уже купили облюбованный домик в деревне. Я продала свои бриллианты, все до единого, а коллекция была неплохая. И еще я подписала документы о разводе, отказавшись от всего имущества Ивана Иваныча и, само собой, от денег. Суд поставил в этом деле точку: я навсегда рассталась с прошлым.

Первую зиму нам было очень тяжело. Но мы ее пережили. А весной пригрело солнышко, зазвенела капель, потом вокруг нашего дома забурлила вода. И хотя мы какое-то время не могли выйти за порог, душа все равно пела, потому что пришла долгожданная весна. Вместе с вешними водами ушла и наша тоска. Мы забылись в работе, которой оказалось невпроворот.

А летом у меня родился первый ребенок, девочка. К этому времени мы с Яном уже перестали бояться. Бояться, что нас завалит снегом, что кончатся продукты, что мне вдруг станет плохо или что-то случится с моим мужем, а я, беременная, страдающая мигренями и токсикозом, не смогу ему помочь. Господь справедлив, он бережет тех, кто никому не делает зла, а всякое наказание, каким бы суровым оно ни было, является заслуженным. Люди просто не задумываются над тем, как они живут и есть ли во всем этом смысл, достойно ли их существование награды. И уж конечно, все они думают, что не заслуживают порицания. Смешно.

Новую жизнь не поздно начать и в сорок лет, и в пятьдесят, да и в шестьдесят еще не поздно. Надо только набраться смелости. Мы стали фермерами, и дела не сразу, но пошли. Постепенно мы обросли клиентурой и за лето стали зарабатывать столько, что хватало на всю долгую зиму и на раннюю весну, вплоть до того момента, когда не заедут дачники. Летом наш маленький городок (мы живем на хуторе в двадцати минутах езды от него) мало чем отличается от курортного южного местечка. Те же толпы людей, узкие улочки, забитые машинами, бешеные цены на продукты. Дачники, в особенности москвичи, жадно хватают все деревенское, отлично идут домашняя сметана и творог, еще лучше парное мясо. Да, мы с Яном на этом зарабатываем, мы ведь трудимся не покладая рук.

Недавно я услышала в магазине, куда зашла за приданым для очередного малыша, такой диалог:

– …она мне говорит: а что? Украду пять миллионов, отсижу пять лет, а потом куплю себе квартиру. Чем за копейки-то работать и на всю жизнь в рабство к банку – за ипотеку.

– И правильно!

Тюрьма уже никого не пугает, вот до чего дошло. Воровство стало нормой жизни, каждый только и смотрит: где бы украсть? Уже не хватает на всех того, что можно разворовать, слишком много желающих. Это просто какая-то вакханалия воровства! И не было на свете ни одного человека, кроме моего мужа, который понял бы мой поступок и уж тем более одобрил. Я имею в виду мой отказ от миллионов и имущества господина Царева.

– Да подумаешь! Отсидела бы, зато вышла б из тюрьмы миллионершей!

Мне иногда позванивают бывшие приятельницы, чтобы позлорадствовать. Ну как это я, Зинаида Царева, дою корову! И кручу банки с огурцами!

– А я сейчас в Ницце, – щебечет очередная гламурная болтушка. – Погода супер! А какие зажигательные вечеринки! Шампанское льется рекой! Ну да ты помнишь Ниццу…

Да, помню. Но не жалею о том, что меня сейчас там нет. Потому что это бессмысленное времяпрепровождение, а шампанское льется рекой, чтобы заглушить тоску, ведь все эти люди боятся. Боятся, что кончатся деньги, ворованную собственность отберут, а на покровителя, под чьим крылышком это происходит, заведут уголовное дело. Боятся, что власть сменится или народ проснется, боятся передела собственности и борьбы кланов. Проще сказать, чего они не боятся! И если вдруг это случится, начнутся изматывающие допросы, а заграничные вояжи прекратятся, ведь те, на кого заведено уголовное дело, становятся невыездными. И придется отдать все, чтобы сохранить свободу. А что с ней делать, когда денег нет? Свобода без денег – это тюрьма с глухими стенами из желаний, которые нет возможности удовлетворить. Начинается конфликт между «хочу» и «могу», когда первое по-прежнему не знает удержу и напоминает рвущегося на старт племенного жеребца, а что касается второго, оно похоже на волкодава, запертого в конуре. Он там еле помещается и все время скулит от тоски. И душа наполняется ненавистью ко всему человечеству, желанием кого-нибудь убить, которое с каждым днем делается все сильнее. Подчас это становится невыносимым. Так и до самоубийства недалеко, а уж до алкоголизма рукой подать.

– …Ты слышала, Аллу-то посадили!

– Да ты что?

– Дали семь лет. Она не ожидала. Теперь надеется на УДО.

– А как твой? Я имею в виду мужа.

– У меня все в порядке! – слишком уж поспешно. – Ну, пока!

Пока я не начала выпытывать подробности. Пока она в Ницце, а я в деревне.

Я поняла только, что правильно сделала. Из этого безумного мира надо бежать, чтобы самой не стать сумасшедшей. Сумасшедшей потребительницей.

От Яна я узнала, что Иван Иванычу дали четыре года, и не условно, как мне. Сама я на суд не поехала, отговорилась болезнью. После родов мне требовалось восстановиться, все-таки возраст, да и ребенка оставить не с кем, не кормить же его грудью в зале суда? Как бывшая жена я могла отказаться свидетельствовать против близкого мне человека, а защищать Царева – увольте! В общем, не поехала. Да и подробности слушать не стала: осудили и осудили. Четыре года мой бывший муж должен был отсидеть за убийство Анжелы Свиридовой. Мало, конечно, его адвокаты постарались, но для его здоровья и это являлось смертельным приговором. Так и вышло: через полтора года после состоявшегося над ним суда Иван Иванович Царев умер в тюремной больнице от сердечного приступа.