содержится в Откровении, имеет ярко выраженный социологический характер. Здесь дело идёт не столько об отдельных личностях (кроме двух свидетелей, кажется, таковых и вовсе не имеется), сколько о духовно-исторических силах, которые символизируются в разных образах.
Таковым образам присущ характер тенденций или закономерностей, обобщающих действия индивидуальные, хотя их не упраздняющие… В них выражается судьба, рок, закономерность, социальное становление, в котором действуют не личности, но то, что стоит над личностями или за ними. Этим не снимается личная ответственность и не устраняется индивидуальная инициатива, однако усиленно подчёркивается та социальная их спайка, которая проглядывает за атомизирующим индивидуализмом. Эта спайка является проводником той общей связи, которая вносит сверхиндивидуальное начало в личные судьбы.
Такова и война, которая есть явление в высшей степени социальное, не только объединяющее, но в известной степени и поглощающее начала личного действия. Последнее никогда не может быть до конца поглощено, с полным упразднением личной ответственности и воли, но здесь со всей очевидностью выступает начало социальное, которое иногда принимает черты демонические и звериные, но способно вмещать и противоположные, как некая плавкая форма или прозрачный сосуд.
Отсюда и проистекает вся немощь рационалистического и индивидуалистического пасифизма, который не ведает сил целого. Недаром такое целое в апокалиптике неизменно описывается чертами живого существа, духовного организма. Но эта именно целостность в отношении к личному, индивидуальному бытию имеет характер данности, которую становится неизбежно принять, а следовательно, постольку ей подчиняться. Отсюда и проистекает характер войны как рока или судьбы.
В конце концов, вопрос войны и мира решается не личной волей и разумением, но как-то поверх них, хотя это и не мешает отдельным личностям быть выразителями этого сверхличного инстинкта или вдохновения. Тогда они становятся вождями народов, и на них ложится и личная ответственность за войну. Однако кроме известной личной одарённости, им больше суждено явиться рекламой истории, её двигателями. Мера этого личного воздействия может быть различна, но важно то, что в истории действуют силы сверхиндивидуальные, определяющие собою исторические судьбы.
Здесь мы встречаемся снова с идеей исторической закономерности, которая родилась в новейшей социологии (в частности, и в марксизме) в связи с проблемой исторического предвидения и предсказания. Эта идея представляет собой не что иное, как рационалистический перевод апокалиптики на язык отвлечённых понятий, причём то, что здесь изображается живым и внутренне связанным, там оказывается механизированным, подчинённым социологической необходимости.
Однако остаётся коренное сходство в обоих случаях в том, что установляется сверхиндивидуальный путь истории, в который включаются личности лишь как атомы, настоящая же реальность принадлежит целому, коллективу. Но вот что важно в религиозной историософии, которую мы имеем в пророческом стиле – апокалиптики вообще и новозаветного Апокалипсиса в частности: здесь эти свершения принимаются не только как общие судьбы, но и промыслительные действия, суды Божии над историей.
Поучительно в этом смысле содержание новозаветного Откровения. Прежде всего, всё содержание истории в судьбах грядущих изображается как книга в деснице Сидящего на престоле (по общему контексту – Творца и Вседержителя (Откр. 4:2–3, 11; 5:6–7)), написанная внутри и отвне, запечатанная семью печатями (Откр. 5:1). Эта книга берётся из рук Сидящего на престоле Агнцем, т. е. Богочеловеком, причём власть Его взять книгу, т. е. руководить судьбами мира, признаётся на небе и на земле (Откр. 5:9–13).
Агнец последовательно снимает каждую из семи печатей, которым соответствуют различные акты исторической трагедии в разных образах: четырёх всадников, несущих бедствия земле (в частности, всадник второй на коне рыжем, и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч (Откр. 6:4), и четвёртый всадник на бледном коне, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными – Откр. 6:8).
Все эти образы содержат пророчества или духовные предвидения, как сказано тайнозрителю, съевшему книжку по повелению ангела: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах, и языках и царях многих (Откр. 10:11). Таково видение семи ангелов с трубами, причём глас каждой из них сопровождается соответственными бедствиями (Откр. 8–9, 11, 15).
Далее идут образы земных царств – зверя, которому дано было вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем (Откр. 13:7), а также «другого зверя», обольщающего великими знамениями и чудесами (Откр. 13:11, 14); наконец следуют семь Ангелов, имеющих семь последних язв, которыми оканчивается ярость Божия (Откр. 15:1; 16). Зверь и цари с ним будут вести брань с Агнцем, и Агнец победит их (Откр. 17:14). Далее следует падение Вавилона (Откр. 18), после которого происходит уже победная битва Агнца и ангелов Его с зверем и царями земными (Откр. 19:11–21). Ей же последует, после 1000-летнего царства Христова на земле, восстание Гога и Магога и последняя с ними брань, за которой наступает конец истории и суд (Откр. 20:7–15). Последние главы (Откр. 21–22) посвящены метаистории, свершениям эсхатологическим, схождению Небесного Иерусалима на землю и воцарению Христа в Своём царстве. Не будем останавливаться на отдельных образах всей апокалиптической схемы, выделим лишь руководящие идеи, имеющие значение для нашей проблемы софиологического уразумения войны.
Прежде всего здесь поражает, что войны и другие бедствия определённо являются судьбинами Провидения, посылаемыми в связи с соответствующими человеческими действиями и самоопределениями. Отсюда с необходимостью приходим к заключению, что история не только творится людьми в их свободе, но она же делается и свыше, как свершение воли Божией, в ответ на эту свободу. Получается своеобразный синергизм, в котором, однако, участие обеих сторон не является равным, ибо окончательные пути истории определяются велением Божиим.
[Судьба и свобода]
Отсюда следует очень важное различение относительно того, что в истории является исторической судьбой, детерминацией, и что есть дело человеческой свободы. Такое соотношение остаётся неизменным для разных эпох истории, поскольку она есть процесс богочеловеческий, в котором действует Бог в человеке и чрез человека. Это же имеет значение и для того постижения войны, в котором она есть, вернее может быть столь же виной человека, сколь и судом «ярости Божией» или же вообще действием Провидения, ибо она, хотя есть и бедствие, но ещё не есть безусловное зло или, по крайней мере, может и не быть им.
По крайней мере, в изображении Апокалипсиса, т. е. уже в новозаветном Откровении (которому соответствуют и главы 24–25 Евангелия от Матфея), война изображается не только как дело человеческое, но и дело Промысла Божия, Его попущение. А постольку и ответственность за
