Конечно, были родители, избивавшие и мучившие своих детей, но точно так же были и многие, которые делали для своих наследников все, независимо от их пола и физического здоровья. Генрих III и его жена, Элеонора Прованская обожали свою немую трехлетнюю дочь. Когда малышка умерла, они оба серьезно заболели, так глубока была их скорбь. Серьезная болезнь, смерть ребенка или выкидыш всегда переживались тяжело. Как бы люди ни привыкали к смерти или угрозе смерти — все равно не было ничего страшнее, чем гибель собственного ребенка.
Не меньшим горем было для ребенка, когда умирали мать или отец. В силу высокой смертности женщин в родах, мужчин — на войне, и тех и других — от различных болезней вырасти при живых родителях считалось редкостным счастьем вплоть до конца двадцатого века, когда медицина достигла существенных успехов и прекратились бесконечные войны (по крайней мере, в странах Запада). Веками дети росли с мачехой и отчимом, причем нередко сменялись оба. Поэтому наше представление, что детям лучше жилось в старые добрые времена, когда развод был долгим и трудным делом, не соответствует действительности. Эти благословенные времена во многом — красивая сказка. Если оба взрослых ведут себя ответственно, современный развод на самом деле куда добрее. По крайней мере, оба родителя живы и часто доступны для ребенка. Смерть не бывает такой деликатной.
Утверждение, что в Средневековье детей рассматривали как уменьшенную копию взрослых, скорее может вызвать улыбку, нежели заслуживает доверия. Вероятно, такое впечатление возникает благодаря дошедшим до нас немногочисленным живописным изображениям, на которых дети и родители одеты в платья похожего покроя. Верно, одежда в тринадцатом веке была очень функциональной. Одеваться стоило дорого, поддерживать платье в чистоте (многих это волновало) и чинить его было сложно. К концу тринадцатого века все, включая детей, носили похожие, практичные наряды. Различия фасона, связанные с полом и возрастом, были незначительны. Главным образом они касались длины платья, ширины воротника или того, кому следует носить льняные панталоны (надо сказать, все эти тонкости соблюдались с такой же ревнивой тщательностью, как и сейчас). На самом деле мы одеваем своих детей во многом так же: практично — на каждый день и в уменьшенную копию взрослых нарядов — для обязательного семейного фото. Эти фотографии, которым суждено просуществовать гораздо дольше, чем воспоминаниям о том, что дети надевали, идя играть на детскую площадку, кто-то тоже может истолковать как свидетельство наших представлений о них как о крошечных взрослых.
Последнее, что осталось сказать о детях в средние века — это что любимой игрушкой для мальчиков была деревянная лошадка. Она упоминается даже Альфредом Великим. Ее название, «hobbyhorse», очевидно, появляется только в середине шестнадцатого века. Оно предположительно происходит от «hoby», что означает «маленькая лошадь». До того времени ее называли «stick-horse» (лошадкой на палке) или просто деревянной лошадкой.
Другое расхожее представление о средневековом периоде касаются положения женщины. Действительно, мнение, что к женщинам в те времена относились как к собственности, особенно среди высших сословий, имеет некоторое оправдание в средневековом законодательстве, хотя представительницы всех классов в будничной жизни пользовались гораздо большей свободой. Женщинам во все эпохи приходилось несладко, но жизнь и тогда вносила коррективы в жесткие общепринятые представления о женской «второстепенности» (так, во времена Первой и Второй мировых войн женщины в тылу работали по «мужским» специальностям). То же было и в 1271 г.
Распространенной в Средневековье точкой зрения, особенно среди руководителей церкви, было, что женщина — всего лишь «сосуд скудельный», что она неспособна к логике и рациональному мышлению. Однако мужчины, отлучаясь по делам торговли или во время частых войн, не задумываясь, оставляли на жен и матерей хозяйство, торговлю, замки и целые государства. Даже современные источники отмечают, что те неплохо справлялись. К счастью, сейчас большинству из нас кажется удивительным, что кто-то мог думать иначе.
Тем не менее, правда то, что средневековый закон мог быть жесток к женщине. Так, последователи медицинской теории Галена, например, считали, что для того, чтобы зачать, женщина должна выбросить «семя», примерно как мужчина (беременность проистекала из соединения мужского и женского «семян»). Если женщина беременела, это означало, что она выбросила семя, а значит, испытала такое же удовольствие от оргазма, что и мужчина. Такое представление об удовольствии при половом сношении сильно затрудняло для женщины возможность доказать в суде, что ее изнасиловали, если последствием надругательства стала беременность. Если насильник не был женат, у нее была возможность выйти за него замуж. Эта перспектива, конечно, мало радовала, женщина имела право отказаться от такого замужества. В то же время на практике она редко так поступала в силу воспитания и давления семьи.
Нам, живущим на Западе, все это может показаться грубостью и невежеством, но и нам не следует слишком зазнаваться. Процент осужденных за изнасилование мало изменился за последние семьсот лет. Многие продолжают спрашивать, не сама ли женщина «спровоцировала» нападение или как-то «напросилась» на это. Другие же отказываются признавать существование таких вещей, как изнасилование мужем или любовником. Даже современное общество не вполне понимает, что означает изнасилование для женщины, и не разработало эффективных мер, чтобы его предотвратить.
Однако не все средневековые законы были жестоки к женщинам. В «Великой хартии вольности», документе, который некоторые ученые называют предтечей современной демократии, есть один любопытный пункт. Среди условий, выдвигаемых Хартией 1215 года королю, есть запрет налагать штрафы на вдов, которые захотели остаться незамужними или выйти замуж по своему выбору.
В правление короля Иоанна за подобную привилегию знатные вдовы платили немалые деньги. За счет штрафов, которые они платили, корона довольно сильно обогатилась. Вероятно, поэтому знать и внесла этот пункт — не для того, чтобы у женщин появился какой-либо настоящий выбор, а чтобы остановить процесс перетекания своих денег в королевскую казну. На практике — как до, так и после 1215 г. — у вдов редко была возможность выбирать, что делать после смерти мужа. Тем не менее, этот параграф открыл дорогу более свободному выбору супругов вдовами.
Поскольку на многих вдов оказывалось давление с целью побудить их вступить в новый брак с выгодой для семьи, по сути, был лишь один надежный способ сохранить свою независимость. Этот способ в соответствии с существовавшей практикой получил название «принять кольцо и покров в знак обета». Принимая один из всех монашеских обетов — обет целомудрия, женщина получала Бога в союзники в своем решении не выходить замуж, а, следовательно, оставаться относительно независимой как с финансовой, так и с юридической точки зрения. К этой церемонии и обету в средневековом обществе подходили серьезно, и совершалась она в присутствии епископа. Когда вдовая сестра Генриха III, Элеонора, после принятия такого обета, тем не менее, вышла замуж, вопрос о действительности этого второго брака был представлен для решения папе римскому. То обстоятельство, что еще до венчания она зачала ребенка от де Монфора, в этом случае рассматривалось как второстепенное.
