друга, как ты, который будет со мной, даже если я останусь без ничего, будет терпеть меня и поддерживать в самые трудные минуты.
У тебя сейчас есть Цин Хэ и А Лян, но я все же хочу сказать, чтобы ты держался, ведь ты все так же один в Шанхае – рядом нет меня, нет того, кто обедал бы вместе с тобой, поиграл бы в бадминтон, погулял бы, посмеялся. Я больше не свешусь с балкона, не позову тебя, а ты не рванешь вниз. Есть столько всего, что уже больше не случится…
И все же, Сы Вэй1, ты должен помнить, что если и есть ад, то и там мы будем вместе.
Я в Шанхае, под светом неоновых ламп смотрю на хаотичное движение времени.
Мы с Цин Хэ иногда садимся на городское воздушное метро, едем куда-то, а потом возвращаемся обратно, словно проходя круги жизни. В один такой раз я смотрел на пестрые огни под ногами и те казались мне нереальными, лишь наши с Цин Хэ лица четко отражались в окне вагона.
Цин Хэ улыбнулась: «Мы словно ангелы, летящие над городом».
В то мгновение я полюбил воздушное метро, оно было не таким депрессивным, как обычное подземное, наполненное темной тихой безнадегой.
Оно дарило чувство тепла, хоть то и было всего лишь иллюзорным.
Ребята, которые учились в классах младше моего, пишут мне письма с рассказами о том, как маленькую школьную площадку переделали в площадь культуры и установили белые статуи. Они говорят мне об этом без задней мысли, а я смотрю на их строки, и что-то в сердце ноет.
Я привык провожать тебя на автобус, бежать вслед и смотреть на твой тихий силуэт.
Я привык покупать тебе сладости, смотреть на твою детскую улыбку.
Я привык идти по дороге и высматривать для тебя автобус, сжимая твою руку в своей.
Я привык сидеть с тобой в тишине, когда тебе становилось грустно.
Я привык к телефонным разговорам в ночи, сопровождаемым звуками дождя за окном.
Я привык к улыбающимся и гневным эмодзи в сообщениях.
Я привык к твоей плохой памяти; к тому, как мои слова постоянно забывались тобой.
Я привык к твоей потребности в других, хоть и сам еще был ребенком.
Я привык к тому, как тебе никогда не сиделось на месте.
Я привык к твоим бесконечным мыслям о свободе.
Я привык к твоим внезапным появлениям с приглашениями погулять.
Я привык к яркому свету в твоих глазах.
И привык к глубокой тени в них.
Я привык писать для тебя записки, когда тебе было грустно.
Я привык отправлять тебе сообщения с напоминаниями вовремя поесть.
Мы привыкли друг к другу и всегда были вместе.
Вместе смеялись, вместе плакали, вместе ругались, вместе пили.
Вместе катались на Пиратском корабле и смотрели на красивые огни.
Вместе пили арбузный сок у школьных ворот.
Вместе играли в карты у школьного пруда.
Вместе бродили по книжному магазину до темноты.
Вместе смотрели на табличку остановки, разбираясь, куда едет автобус.
Потому что мы – друзья.
Поэтому мы становились все ближе, зависели друг от друга все сильнее.
Человек всегда что-то забывает – лишь так он может запоминать новое.
Если в жизни появляется кто-то новый, кто-то старый должен уйти.
Прежде я никогда не верил этим словам; думал, что все мы будем дружить вечно. Но, кажется, так не бывает. Расстояние, время, дни – они словно выстраивают стену, отделяющую нас друг от друга. Я смотрю, но не вижу, что же там, на другой стороне. До меня лишь доносятся звенящие звуки счастья. И я тоже радостно улыбаюсь.
Одинокие люди помнят каждого человека, вошедшего в их судьбу, поэтому и я всегда вспоминаю о тебе.
А Лян – моя лучшая подруга в университете. Как это было прежде с моими друзьями, с ней мы вместе едим, вместе ездим на велосипедах на занятия, вместе тоскуем.
А Лян тоже любит рисовать, я все хочу познакомить их с Вэй Вэй. Думаю, они обязательно поладят. Как и Вэй Вэй, А Лян всегда мирится со мной; даже когда я и сам понимаю, что был не прав, она все равно ничего мне на это не говорит.
Вот только, в отличие от Вэй Вэй, она прячет свои эмоции, она мне сказала: «Не хочу никого расстраивать, поэтому подстраиваюсь под других. Если кому-то плохо, я грущу вместе с ним, если радостно – радуюсь, вот только в итоге я не знаю, рада ли я сама или нет».
Ее слова мне напомнили Сяо Бэй, она тоже постоянно говорила всем, что у нее все хорошо, а оставаясь одна, тихонько плакала.
Как-то она сказала: «Остальные постоянно твердят, что у меня все хорошо, значит, и правда хорошо, даже если и нет, зачем это показывать».
Не знаю, под каким давлением живут люди с их характерами, но рядом с ними я выгляжу настоящим ребенком.
Упрямым, не желающим взрослеть ребенком.
После того как я дописал «Ледяную фантазию», редактор сказал мне нарисовать иллюстрации, поэтому я занялся ими. Многие выходные мы с А Лян до поздней ночи сидели над одолженным у друга ноутбуком и рисовали цифровые рисунки.
В те дни, занятые художествами, мы проводили вместе более двадцати часов в сутки. Иногда, видя покрасневшие от усталости глаза А Лян, я чувствовал вину и тем не менее просил ее переделывать, пока все не выглядело так, как я хотел. А она ничего не возражала. Я называл себя строжайшим начальником, а ее – ленивейшим работником. Но на самом деле я прекрасно понимал, что А Лян согласилась помочь мне с рисунками вовсе не из-за денег.
В последние дни работы наша усталость достигла апогея, и каждый вечер я первым отправлялся спать, а А Лян продолжала рисовать, а потом в три-четыре часа ночи мы сменяли друг друга. День ото дня наблюдая, как черный цвет за окном сменялся синим, а потом и белым, я чувствовал, что являюсь свидетелем течения времени.
Возможно, многие годы спустя я буду вспоминать об этих занятых днях с ностальгией.
А Лян сказала: «Может, когда эта работа закончится, появится ощущение, что нам нечем заняться».
Я ответил: «Вполне возможно, а потом мы вернемся к обычной жизни». Я не знал, говорили ли мы об «обычной жизни», имея в виду дни в одиночестве или нет, потому что А Лян перевелась в группу мультипликации, о которой она всегда мечтала. И
