она, глядя в пространство. — Виктор. Он в ванной. Ну, то есть то, что раньше было Виктором, наверное.
Ит и Скрипач переглянулись, Скрипач подошел к двери в ванную комнату — красивая дверь, дубовая, полускрытая ещё одной портьерой, и заглянул. Кивнул, закрыл дверь, и вернулся к Иту.
— Те самые выстрелы, — сказал он негромко. — Всё верно.
— И не сомневался даже, — ответил Ит. — Алге, как вы здесь оказались?
Она не ответила, лишь едва шевельнула рукой — и стало заметно, что рука, её левая рука, испачкана кровью. Несильно. Вот он, тот самый слабый отпечаток. Видимо, она пыталась освободиться от наручников, но в результате лишь оцарапалась ими, и, кажется, сломала ноготь.
Ит посмотрел вниз. Ага, вот и след от каблука на паркете — видимо, девушка дернула ногой, когда пряталась, и металлическая набойка скользнула по лаку.
— Алге, почему вы прикованы? — спросил он. — Кто вас приковал?
— Виктор, — ответила девушка, и, наконец, посмотрела на него. — Это… была игра. Понимаете? Господи, как глупо. Я говорю со своим воображением, надо же. Объясняю воображению, почему я тут сижу.
— Воображению? — с интересом спросил Скрипач. — Это как?
— Вы друзья моего любимого, — она улыбнулась. — Я видела, в снах. Много раз. Такие яркие сны… Хромой и Однорукий, почему-то у них… у вас… были такие клички. Лисёнок, Хромой, и Однорукий. Он всегда был Лисёнок, странно, да?
Ит нахмурился. Где она взяла этого «лисёнка»? Есть слово «liels», «великий», но это не литовский, это латышский. Хотя… у неё лишь корни латышские, выросла-то она здесь. Может быть, услышала слово, запомнила, и — применила вот так. Вполне может быть. Однако следует признать, что прозвище подходит. Хитрости Ри не занимать. Тот ещё лис, честно говоря. Впрочем, неважно.
— А почему вы называете меня Алге? — вдруг спросила она. — Это имя никто не знает. Я же Ванда. Для всех Ванда. Только друзья, и он называют меня по-настоящему. Прочие… — она попыталась пожать плечами, но помешали скованные руки. — Для прочих я называюсь иначе.
— Мне кажется, настоящее имя подходит вам больше, — заметил Ит.
— Думаете? — она приподняла изящно тонкие брови.
— Конечно, — Ит улыбнулся. — Очень красивое имя.
Она покивала каким-то своим мыслям, и улыбка погасла.
— Они придут за мной, — сказала она тихо. — Уже скоро.
— Кто? — спросил Скрипач.
— Те, которые убили Виктора, — Алге посмотрела на дверь, посмотрела с тревогой. Взгляд её стал обреченным. — Они думали, что я сбежала. Что я в гостинице, прячусь где-то. А я… это Виктор меня спрятал… вот так… они поймут.
— Зачем он приковал вас? — спросил Ит, хотя ответ уже и так был ясен.
— Ему нравилась такая игра, — Алге опустила голову. — Когда кто-то в его власти. Побежден. Сломлен. Беззащитен — перед ним. Он всегда придумывал что-то… ну, вот такое, — она дернула руками. — И в этот раз тоже.
— Садист, — негромко сказал Скрипач, но Алге его услышала.
— Да, именно так, — подтвердила она. — Садист. Только никто не должен был знать. Сын премьера, сам занимал высокий пост, и… такое необычное хобби, — она невесело усмехнулась.
Так вот в чём дело. Сын премьера? Но почему гостиница, в таком случае? Подобный юноша мог бы найти сотню гораздо более удобных и безопасных мест… для хобби, так сказать.
— Но почему отель? — озвучил висящий в воздухе вопрос Скрипач. — Это же безумие.
— Мать, — Алге вздохнула. — Мать следила за ним. Он не хотел… то есть он хотел — свободы. Кто же знал, что всё так обернется.
— А вам не противно? — вдруг отважился Скрипач. — Это же отвратительно.
— Зато это дорого, — спокойно ответила девушка. Настолько спокойно, что Иту, да и Скрипачу, сделалось не по себе. В её словах не было вообще никаких эмоций, лишь отрешенное равнодушие. — Мне всё равно.
— То есть он вас приковал, и… а как он оказался в ванной? — спросил Ит.
— Пошел мыться, — Алге снова усмехнулась. — Был брезглив. И потом, он хотел, чтобы я, так сказать, созрела. Пять минут в наручниках, и час в наручниках — это уже два разных человека. Понимаете?
— Да уж, понимаем, — покивал Ит. — Но вы очень спокойны. Почему?
— Я жду, — сказала она. — Мне кажется, что вот-вот придёт мой Лисёнок, и вызволит меня. Не может же это быть просто так, верно?
— Что не может быть просто так? — не понял Ит.
— Вся моя жизнь. Все мои сны. Всё, во что я верю, — она выпрямилась, и снова улыбнулась. — Если его нет, то всё это лишено смысла, но это же абсурд, правда? Не может жизнь человека быть полностью лишенной смысла, да? Ведь так? Я же права?
— Наверное, — осторожно ответил Ит. — Может быть, нам стоит попробовать освободить вас, как думаете?
— Нет, вы не сможете, — покачала она головой. — Это должен быть он. И только он. Никто не сможет.
— Позвольте хотя бы посмотреть на наручники, — попросил Скрипач. — Одним глазком.
— Смотри, Однорукий, — Алге чуть подвинулась. — Время пока что ещё есть.
* * *
Это были не наручники, а два металлических цельнолитых кольца, из которых девушку освободить не представлялось возможным. Скрипач, а затем Ит, внимательно осмотрели и наручники, и трубу, и цепь, и убедились в этом. Конечно, данную модель создала сама Алге, находясь в пространстве локации, по сути, в своём воображении. Разумеется, ни о каком освобождении при такой конструкции не могло идти и речи. Но Алге явно давала им понять: вы здесь ни при чем, не вмешивайтесь, меня можно освободить, должно освободить, но — это сделаете не вы. Отнюдь не вы.
— Ясно, — резюмировал Скрипач, когда с осмотром наручников было покончено. — То есть вы… он… угу, я понял. Но вы не боитесь, что вас найдут раньше?
— Они и найдут, — пожала плечами Алге. Наручники слабо звякнули. — Они тысячу раз уже меня находили. Это больно только первую пару минут, хотя, если честно, это даже немного приятно. У него тёплые руки, — она усмехнулась. — Он почти нежен.
— Кто? — спросил Ит.
— Тот, кто приходит за мной. Он меня душит. Не бьёт, не насилует, нет. Вы не подумайте. Он каждый раз меня душит, потом я отключаюсь, а потом снова сижу здесь, в этой комнате. И, что очень приятно, тут играет моя музыка.
— Кстати, о музыке, — Ит подошел к телефону, взял его в руки. — Эта мелодия… откуда вы её взяли, и что она для вас значит?
— О, это чудесная история, — Алге улыбнулась. — Мне тогда уже снился Лисёнок, но я ещё не чуралась встречаться с разными… ну, другими людьми, если вы понимаете, о чём я. И один человек, он был очень романтичен, очень. Глубокой осенью я поехала к нему в гости, в маленький городок у залива…
— Сосновый Бор? — спросил Скрипач.
— Верно, именно туда, — покивала она. — Мы всю ночь любили друг друга, пили, и слушали музыку. Он немного фотографировал, и сделал один очень удачный снимок, уже под утро, — она усмехнулась. — Эту арию я услышала впервые там, у него дома, и уже не смогла без неё дальше обходиться. Вы же знаете, что такое молитва? — спросила она.
Ит почувствовал, что у него по коже пробежали мурашки.
— Да, примерно, — ответил он. — Это когда человек разговаривает с богом. Так?
— Нет, — она покачала головой. — Это когда человек кричит, и не может докричаться. Но я верю, что докричусь, и меня услышат. Не могут не услышать, если столько кричать. Так часто, и так долго.
— То есть эта музыка для вас — молитва? — спросил Скрипач.
— Для меня — безусловно, да, — подтвердила девушка. — Но только для меня, ни для кого больше. Наверное. Мне так кажется, — поправила она сама себя. — Может быть, есть и другие, но я про них не знаю. Эта — да. Для меня, и для Лисёнка. Until I die, there’s only you, — пропела она. — Пока я не умру, есть только ты…
— Это красивая ария, — покивал согласно Скрипач. — Но молитва? Сомнительно.
— Говорю же, это только для меня, — упрямо возразила она. — Жаль, что я сбилась со счета. Опять.
— С какого счёта? — нахмурился Ит.
— Надо досчитать до двенадцати, но меня каждый раз отвлекают, и забываю, — Алге поскучнела. — Чтобы пришёл мой Лисёнок, надо досчитать до двенадцати.
— То есть послушать эту арию двенадцать раз? — уточнил Ит.
— Ну да, —
