обеспечивала ей круглосуточный уход в течение лет пятнадцати. Дети и внуки выросли, и уже ничего не хочется, только покоя и хоть какую-нибудь медпомощь себе, поскольку много болезней вдруг проявилось. Но идти в поликлинику у дочки-пенсионерки уже нет сил, если только отнесут. А у мамы все анализы и давление в норме, только не ходит. Как вам такое? Сначала все силы и время отдаешь детям, потом – родителям. А время тикает, и та женщина уже в солидном возрасте.
– Старые родители часто становятся огромной проблемой для их детей. Особенно родители-долгожители, уход за которыми длится не годами, а десятилетиями, – печально кивнула Акса. – «Ну и что? – зачастую говорят те, кто еще не сам не столкнулся с проблемой ухода за престарелыми предками. – Они-то за вами в детстве ухаживали, терпели ваши капризы, лечили ваши болезни, а теперь ваша очередь позаботиться о родителях». С одной стороны, вроде все верно. Но только вот забота о маленьких детках и общение с ними в корне отличается от ухода за стариками.
– Проблема поколения сэндвича – она не только в том, что конкретные люди издергались между маленькими детьми и старенькими родителями… – задумчиво произнес Костя. – Я вот что подумал: когда те самые «сэндвичи» были детьми, то главными по умолчанию были взрослые. И вообще тогда жили под лозунгом «старших нужно уважать и слушаться». А потом, когда «сэндвичи» повзрослели, случился поворот в сторону детоцентричности, и теперь уже дети стали главными командирами. И теперь эти взрослые «сэндвичи» ни для кого не главные. То есть им и в детстве не довелось быть главными, и плюшек взрослого статуса они тоже не получили. Вся жизнь у них в пролете, получается. Они не хозяева своей жизни – ни в прошлом, ни в настоящем.
– Ну да, «сэндвичи» перед всеми виноваты и всем должны, что детям, что родителям, – согласилась Акса. – Причем «сэндвичи» задавлены теми стандартами, которые никто не применял к нам самим. И спрашивают с них, между прочим, тоже по полной. Вечные подчиненные.
Костя:
– А вообще, как мне кажется, корень всех бед «сэндвичей» – не поздние или ранние роды, не плохое планирование жизни, не бедность, хотя тоже… А чувство вины, с помощью которого воспитывали многих. С него, наверное, и стоит начинать?
Акса:
– Тут решить проблему можно одним способом – надо создать систему социальных услуг пожилому населению. Она есть, но… надо еще больше. На «сэндвичах» словно какой-то круг замкнулся, вам не кажется? И случился сбой в системе – вот чтобы единственный ребенок своих родителей (там в нагрузку еще могут прилагаться прабабушки и прадедушки, кстати) ухаживал разом за всеми, это прямо вызов мировому порядку. Никогда еще такого не было в принципе.
– Да, раньше эти два процесса были разделены по времени хотя бы. Еще крепкие и нестарые бабушки помогали своим молодым дочкам с внуками, внуки вырастали и становились более-менее самостоятельными, бабушки дряхлели, и теперь уже дочки, еще не старые сами, ухаживали за ними…
Они все говорили и говорили, перебивая друг друга, очень оживленно. А я вдруг задумалась, замолчала.
Я бы, конечно, рассказала друзьям о себе, о том, как жила последние десять лет. Но мне почему-то не было как-то особо тяжело, хотя я понимала и понимаю, что многое упустила в своей жизни.
И все это – благодаря любви Ильи?
Ну очевидно же, что я выжила в этой ситуации, и без особых потерь, потому, что была подключена к источнику любви. Витальная сила, смысл жизни позволяли мне держаться на плаву. Я прожила эти бесконечные десять лет достаточно легко. Почему?
Наверное, потому, что источник силы был во мне самой.
Я была полна любви. Любви к своим родителям.
Глава 11 Ноябрь
Что-то со мной происходило, определенно – с моим мозгом, с моей душой… Словно я собирала какую-то сложную мозаику, и поначалу она не желала складываться, и я ее забросила – да ну, тяжело. Бессмысленно! Забросила до тех пор, пока не увидела вдруг отчетливо, что надо дальше делать для того, чтобы все правильно сложилось.
Как именно это произошло?
Я много думала над той ситуацией с Сашей и Ильей, да вообще много размышляла над своей жизнью – что в ней не так и что можно исправить, – и ничего у меня не получалось.
То есть эту ситуацию было невозможно решить с помощью логики. Возможно, ничьи советы мне бы и не помогли, даже если бы я отправилась на консультацию к самому лучшему психотерапевту в мире.
Я должна была пройти этот путь только сама, не взвешивая на весах своих мужчин и себя, свои поступки и решения, не подсчитывая на счетной машине все плюсы и минусы той ситуации, не записывая в столбик и не разнося по графам заслуги и недостатки своих любимых.
Думать можно и не в виде логической цепочки разных правильных умозаключений, без весов и без калькулятора.
А как думать? А никак вообще. Наверное, многим это покажется диким – что я в иных случаях (не всегда!) призываю к не-думанью, но думать можно разными способами. Если увидеть ответ получается не сразу, то думать можно и так – перевести себя в режим ожидания, просто плыть по течению и расслабиться. И ждать. Оно все равно придет, нужное решение… Вот как Менделееву во сне его таблица приснилась? Он бился, бился с ее созданием, а ответ пришел к нему из бессознательной стихии.
И со мной произошло нечто подобное – я что-то делала, говорила, с кем-то встречалась… А внутри меня шел некий процесс, я вполне осознанно ждала чего-то… Ну как будто восхода. Восхода солнца! И однажды со мной случился инсайт. Озарение, словом.
Я однажды проснулась с чувством, что все хорошо, хотя погода за окном, куда я немедленно выглянула, показалась самой что ни на есть премерзкой – самый разгул ноября, со всеми минусами этого месяца. Нет солнца; ни тепло, и ни холодно, а выпавшие ночью на город тонны снега издевательски медленно таяли. Все дороги в ледяной жиже – судя по тому, как неуверенно, зигзагами, передвигались по улицам прохожие.
Накануне звонила Ирина и просила занести ей тонометр – какой не жалко. Поскольку у меня в доме их было целых три, остались от прошлых времен.
Я умылась, позавтракала, надела теплые резиновые сапоги и вышла из дома.
Грязь, грязь, глубокая лужа по щиколотки, тут скользкий участок, тут опять грязь и ледяная каша… А мне почему-то было хорошо. И смешно.
Я чувствовала,
