виду. Неспешно выходим из машины.
Пока я с открытым ртом созерцаю арку и уходящее вглубь нее некое подобие каменного коридора, Алекс достаёт корзинку. Перевожу на нее взгляд.
— Амарант, — отвечает он на мой немой вопрос тут же. В корзинке удивительной красоты малюсенький куст с крупными сочными листьями и ярко-красными гроздьевидными цветами, — символ веры и бессмертия. Они нравились ему, в его дворе до сих пор растут такие.
Только в этот момент я окончательно понимаю, что Алекс привез меня на кладбище.
В горле застревает ком, молча иду за ним. Он усмехается, видимо заметив ошарашенное выражение моего лица. Пытается «скрасить» мрачность этого места своим рассказом о нем:
— Хайгейтское кладбище, одно из старейших в Лондоне. В его восточную часть каждый день водят туристов за деньги, там преимущественно захоронения девятнадцатого века. Как по мне жуть, ни за что не ходил бы по кладбищу просто поглазеть. Но о вкусах не спорят, как сказал, английский, кстати, классик…
Алекс болтает и ещё что-то. Но я ясно вижу, что за всей этой пространной речью он прячет от меня свою пронзительную тоску.
Мы бредем посреди тишины и умиротворения. Это не похоже ни на что виденное мною раньше, и я начинаю понимать, почему туристов тянет сюда — страшное и прекрасное место, готическая романтика, как говорит Алекс.
Со всех сторон сразу нас обступают плотными стенами буйные зеленые заросли. Одна бы я точно заблудилась здесь.
Мы долго петляем извилистыми тропками среди каменных ангелов и кельтских крестов, пока он не останавливается, наконец, перед ухоженным памятником. На нем толстый католический крест из белого мрамора и контур портрета с полным именем, датами рождения и смерти.
— Привет, дед, — произносит Алекс и ставит цветы, а я замираю в неподвижности.
Пусть Бог простит меня, но я ведь тоже почти сирота. С отцом нас давно уже ничего не связывает, кроме кровных уз и забот о Кате. Мой отец живет в каком-то своём, далеком мире, в котором для меня нет места. И если вдруг не станет сестры, то останусь совсем одна.
Алекс молчит. Я чувствую, как в уголках моих глаз вскипают слёзы, и чувствую его боль, почти физически. Хочу поддержать, но не знаю как. Подхожу ближе, касаясь рукава его куртки.
Его тёплые пальцы находят мои, и переплетают их. Так и стоим, взявшись за руки. Почему-то это происходит органично и естественно.
— Как это произошло, почему? — спрашиваю шёпотом, глядя на крест с благоговением.
— Больное сердце.
— Он прожил девяносто два года, почтенный возраст, — стараюсь говорить бодро.
— Да, — соглашается Алекс, — но я бы отдал жизнь за то, чтобы он прожил ещё хотя бы несколько лет.
— Ты так любил его?
— Любил, — задумчиво отвечает он и поворачивается ко мне, глядя в глаза, — это слово неспособно выразить мои чувства к нему! Я обязан ему всем, что у меня есть. Всем хорошим.
Я киваю, думая о маме. Мне понятно и близко то, о чем он говорит сейчас.
— Знаешь, а я ему рассказывал о тебе, — с улыбкой продолжает Алекс.
— Правда? — вскидываю на него глаза.
— Да.
— И что он сказал?
— Сказал, что я ещё ничего не понимаю и принадлежу к поколению, которое не готово поручиться за свой завтрашний день, не говоря уже о том, чтобы взять на себя ответственность за семью.
— Ну, он был прав, — пожимаю плечами, — если ты пришёл к нему с рассказом обо мне в восемнадцать лет.
— Может быть. А ты, — впивается в меня острым взглядом, — рассказывала кому-нибудь о нас? Кому-нибудь очень близкому?
— Нет, — не хочу врать. И с удивлением понимаю, что я действительно никому не рассказывала! Скупой рассказ Кате, без подробностей, столько лет спустя не в счёт. Мне просто некому было рассказывать.
Тогда я приехала совершенно разбитая, и собирала себя ещё много лет по кусочкам после него. Уставшей от ухода за младенцем маме были бы неинтересны детали моей первой серьёзной влюбленности, да она бы и не одобрила многое, а общение с подругами я надолго прекратила.
Что касается Лале, Джен и Сиюнь — то они видели только то, что было на поверхности наших встреч, там я тоже особо не живописала.
Замечаю почти шок в глазах Алекса, но он тут же напускает на себя равнодушный вид. Никак не комментирует, однако я вижу, что ему неприятно. Улыбаюсь, пытаясь перевести все в шутку:
— Ну а что здесь такого?! Или это, наверное, тоже один из видов психического отклонения?
— Не волнуйся, ты вполне нормальна, — холодно отвечает он, и наши пальцы размыкаются, — если не любила.
С деловитым видом срывает ветку с низкого раскидистого деревца рядом, и начинает сосредоточенно смахивать ею невидимую пыль с памятника.
— Я любила, Алекс! Ты не прав, — отзываюсь со всей горячностью, но тут у него звонит телефон. Он немедленно отходит на несколько метров в сторону, извинившись.
Несколькими часами ранее, Лондон
Невзрачного вида молодой человек, одежда которого хотя и тусклых оттенков, но хорошего кроя, на вид примерно лет от тридцати пяти до сорока, входит в закусочную «Прэт а Мангер».
У него есть деньги, но ему нравится, что здесь можно поесть быстро и недорого.
Он бывает здесь раз в две недели или чаще, в зависимости от обстоятельств. В такие дождливые дни, как этот, чашка горячего и наваристого супа спасает его от простуды.
Молодой человек делает заказ, не глядя в меню, и достаёт телефон. Юная официантка кокетливо улыбается ему, пряча блокнотик и карандаш в объёмный карман униформы нежного кремового цвета. Он переводит ленивый взгляд за окно, по стеклу которого струится дождь. А внутри так тепло и сухо…
Подносит трубку к уху, нажимая вызов. Приятный женский голос с сексуальной хрипотцой отзывается почти сразу:
— Привет, Макс.
— Привет, Женевьева!
— Набери меня в шесть.
— Эм… неудобно говорить?
— Удобно. Но, — она хмыкает или просто медлит, — я люблю тебя слушать под черный кофе с сигаретой.
Молодой человек улыбается.
— Давно он тебе не звонил? У меня кое-что срочное.
— Говори.
— Он ушёл в отпуск, да ещё так неожиданно, что я об этом только узнал!
— В отпуск? — его собеседница явно взволнована, — ты уверен, что это не какая-нибудь операция под прикрытием?
— Дорогая Дженни, я не могу быть уверен ни в чем, что касается твоего мужа! У меня не тот уровень доступа к секретной информации, ты же знаешь. Но официально это так. Я пробовал выяснить подробности у одного из тех, с кем он близок, у Хилла, но после первого же ненавязчивого вопроса нарвался на его
