мундштук. Еще ничьи губы не прикасались к нему. Прими наш подарок и всякий раз, вдыхая табачный аромат, вспоминай о нас.
— Ваша доброта безгранична, и мне стыдно, что я ничем не могу вас отблагодарить.
— Ты так много сделал для нас, это мы должны быть благодарны тебе. Сколько раз ты спасал Инчу-Чуну и Виннету от смерти! Они были в твоих руках, и ты пощадил их. Сегодня ты снова мог безнаказанно лишить Инчу-Чуну жизни, но не сделал этого. Поэтому наши сердца принадлежат тебе. Позволь воинам называть тебя своим братом.
— Это мое самое заветное желание. Инчу-Чуна славный воин и великий вождь, а Виннету я полюбил с нашей первой встречи. Вы оказали мне высокую честь, и я безмерно счастлив, что такие мужи будут называть меня своим братом. Хорошо будет, если и мои товарищи удостоятся подобной чести.
— Если они пожелают, мы назовем их братьями апачей.
— Благодарим вас. Значит, ты сама вылепила трубку из священной глины? У тебя золотые руки!
Девушка покраснела, услышав похвалу.
— Ты слишком добр! — сказала она. — Я знаю, жены и дочери бледнолицых намного искуснее нас. Подожди, я еще кое-что принесу тебе.
Она вышла и вернулась с моими револьверами, ножом и патронташем, словом, принесла все то, что у меня отобрали, когда я попал в плен, оставив лишь содержимое карманов. И вот теперь я получил все в целости и сохранности.
— А моим товарищам тоже вернут вещи?
— Обязательно. Да они, наверное, их уже получили, к ним пошел Инчу-Чуна, а меня послали к тебе.
— А что с нашими лошадьми?
— Все в порядке. Ты будешь ездить на своей, а Сэм Хокенс — на Мэри.
— Ого! Ты знаешь, как зовут мула?
— Да, и название старого охотничьего ружья Сэма Хокенса тоже знаю. Мы много с ним разговаривали. Он ужасный шутник, но и отважный воин.
— Да, и главное — он настоящий и верный друг, и я очень люблю его. Но позволь мне еще кое о чем расспросить тебя. Ты скажешь мне правду?
— Ншо-Чи никогда не лжет! — гордо прозвучало в ответ. — А тебе я тем более не смогла бы сказать неправду.
— Ваши воины все отобрали у кайова?
— Да.
— И у моих товарищей тоже?
— Да.
— А почему оставили мне то, что было в карманах?
— Так приказал мой брат Виннету.
— А ты знаешь, почему он так сделал?
— Ты расположил его к себе.
— Хотя он и считал меня своим врагом?
— Да. Ты только что сказал, что полюбил его с первой минуты, и он почувствовал к тебе то же самое. Виннету очень жалел, что ты ему враг, и не только…
Она запнулась, опасаясь обидеть меня неосторожным словом.
— Говори!
— Не могу.
— Тогда скажу я. Он был сильно огорчен, думая, что я негодяй и обманщик, а вовсе не из-за того, что я враг, потому что даже враг может вызывать уважение. Верно?
— Ты правильно догадался.
— Еще один вопрос: что с Рэттлером, убийцей Клеки-Петры?
— Сейчас его привязали к столбу пыток.
— Что? Сейчас? Именно сейчас?
— Да.
— И я ничего не знаю об этом? Почему скрыли от меня?
— Так хотел Виннету.
— Но почему?
— Он подумал, что твои глаза и уши не смогут этого выдержать.
— Виннету не ошибся, но все-таки я смогу и смотреть, и слышать, хотя и с одним условием.
— Каким?
— Скачала скажи, где будет происходить казнь?
— Внизу, у реки, там, где был ты. Инчу-Чуна увел вас нарочно.
— А я хочу при этом присутствовать! Какие пытки ждут его?
— Все, какие применяются к пленникам. Рэттлер — самый коварный из всех бледнолицых, попадавших когда-либо в руки апачей. Он просто так убил учителя Виннету, которого мы все почитали и любили, поэтому его по очереди подвергнут всем пыткам.
— Но это бесчеловечно!
— Зато справедливо!
— И ты сможешь смотреть на это?
— Да.
— Ты?! Девушка?!
Опустив длинные ресницы, Ншо-Чи потупилась, затем подняла голову и, глядя мне прямо в глаза, с укором спросила:
— Ты удивлен?
— Да. Женщинам нельзя смотреть на подобное зрелище.
— Так принято у вас?
— Да.
— Это неправда. Ты не лжец, ты просто ошибаешься.
— А ты считаешь, что можно?
— Конечно.
— Выходит, ты лучше меня знаешь наших женщин и девушек!
— Просто ты их не знаешь! Когда ваши преступники предстают перед судом, то это можно слушать всем, да?
— Да, верно.
— Мне рассказывали, что в суде собирается больше слушательниц, чем слушателей. Разве это место для белых скво? И хорошо ли, что их тянет туда любопытство?
— Нет.
— А когда у вас казнят убийц, вешают или отрубают голову, разве при этом нет скво?
— Так было раньше.
— А теперь им запрещено?
— Да.
— И мужчинам тоже?
— Да.
— Значит, нельзя никому? А если бы разрешили, женщины обязательно бы пришли. Ты напрасно думаешь, что женщины бледнолицых нежные создания. Они прекрасно переносят боль, но не свою, а других людей и животных. Я не бывала у вас, но мне рассказывал об этом Клеки-Петра. Виннету тоже бывал в больших городах, а вернувшись, рассказал мне о том, что видел и слышал. Ты знаешь, что ваши скво вытворяют с животными во время приготовления пищи?
— Что же они вытворяют?
— Сдирают живьем кожу, вырывают еще из живых внутренности и живыми бросают в кипяток. А известно ли тебе, что делают шаманы бледнолицых?
— Что?
— Они бросают в кипяток живых собак, чтобы узнать, сколько те вытерпят, выкалывают им глаза и вырывают языки, режут и мучают, чтобы потом написать книжки.
— Но это вивисекция,[9] и она нужна для науки.
— Науки? От Клеки-Петры я многое узнала, поэтому понимаю, что ты имеешь в виду. Как ваш Великий Дух терпит такую науку, которая не может обойтись без издевательств над животными? И все это ваши шаманы вытворяют у себя дома, а ведь там живут и их жены. Может быть, они не слышат криков несчастных животных? Разве ваши скво не держат в клетках птиц и не знают, как те страдают? Разве тысячи ваших женщин не радуются, когда на скачках наездники насмерть загоняют лошадей? А там, где дерутся ваши боксеры, разве нет ваших скво? Я еще молода и неопытна, вы называете меня дикаркой, но ваши хрупкие женщины способны на такие поступки, от которых я прихожу в ужас. Нежные и прекрасные белые скво с улыбкой на устах смотрят, как наказывают их рабов и забивают до смерти черных служанок, а ты негодуешь, что я, девушка, могу без содрогания смотреть на казнь подлого убийцы. Да, могу, ведь он умрет той смертью, какую заслужил. И я хочу это видеть.
