начала можно подышать. Иду прямиком в отдел французской литературы, скольжу глазами по книгам на букву М – Мопассан, Мориак, Мольер – пока наконец не нахожу его. Вот он, мой Пруст.
Беру томик, открываю на случайной странице и сразу попадаю на эпизод с печеньем мадлен. Он пробует кусочек, и вдруг на него обрушивается поток непрошеных воспоминаний о далеком прошлом. «Но когда от далекого прошлого ничего уже не осталось, когда живые существа перемерли, а вещи разрушились, только запах и вкус, более хрупкие, но зато более живучие, более невещественные, более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти еле ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья»[3].
Запах и вкус, но он забыл упомянуть про звуки. В тот момент, когда я читаю этот отрывок, воспоминания наплывают на меня: я сижу на скамейке в парке с низкой оградой. Нет, не в парке, на территории музея Хорниман. Музея, к которому мои ноги сами стремятся снова и снова.
* * *
Но вот я здесь, рядом со мной Грейс. Держу в руках эту книгу. Этот отрывок. Я читаю, точнее, зачитываю по памяти, а она лежит, умостившись головой у меня на коленях.
– Слишком многословно, Ксандер.
– Да, но послушай, о чем он говорит, – возразил я. – Он говорит: что бы каждый из нас ни хотел сказать, оно достойно быть услышанным. Его проза такая многослойная.
Рассмеявшись, она подняла голову.
– Не многослойная, а многословная! Никому не дозволительно столько разглагольствовать.
Пришла моя очередь рассмеяться. Она, конечно, была права. И ни у кого больше никогда не было права столько разглагольствовать – целых четыре тысячи двести пятнадцать страниц.
Но когда я гляжу на эти страницы, ко мне возвращается еще кое-что.
* * *
Оно там, в темноте, вот-вот всколыхнет память. Нужно лишь слегка подтолкнуть, и я рухну в пучину, где оно ждет меня. Отчаянно цепляюсь за край. Что-то хочет меня. Не запах. Не вкус. Что-то стучится мне в голову. Или делает к ней подкоп. Возможно, звук.
– Ксандер?
Поднимаю голову, и передо мной лицо Эмита – невинное, как у младенца.
– Ты никогда домой не уходишь? – с улыбкой интересуюсь у него.
Он краснеет, и я тут же вспоминаю, что библиотекарша Хэйзел всегда с готовностью звонит ему, стоит мне объявиться.
– Мне нравится здесь. – Он пожимает плечами. – Как бы то ни было, я прихожу вас проведать. Как все прошло с юристами?
Говорит он тихо; не то чтобы по-заговорщицки, но осторожно, чтобы не выдать меня.
– Трудно сказать, – отвечаю я после паузы. – Боюсь, мне снова нужна твоя помощь, если ты не против.
Он кивает и безо всякого напоминания, накинув на плечо рюкзак, идет в компьютерный отдел. Как ребенок, семеню следом. Он садится, экран озаряет его лицо. Слегка наклоняет голову набок.
– Мне надо найти человека. Но этот хотя бы без вести не пропадал.
– Конечно. Имя?
– Ариэль, – произношу по буквам.
Он вбивает его и в ожидании смотрит на меня.
– Фамилия?
– Не знаю. Подумал, что если само имя такое редкое…
Он поворачивается на стуле ко мне лицом, взгляд у него поник.
– Даже полные фамилия и имя не гарантия, а уж с одним именем это вообще невозможно. Смотрите сами, – говорит он и нажимает «ввод». – Двести шестьдесят два миллиона результатов.
– Он инструктор по йоге, если это поможет. Ну или был им.
Он вбивает «йога» и посылает информацию в машину.
– Все еще тридцать шесть миллионов. А если ввести «Лондон», все равно останется шесть и восемь десятых миллиона.
– Ну ты хотя бы попытался сузить поиск.
Он издал смешок и снова посерьезнел.
– Простите. Но вам определенно нужна фамилия или, может быть, дата рождения.
– В любом случае спасибо, – говорю я.
Колеблюсь, не желая дальше злоупотреблять его временем.
– А ты бы мог сделать для меня еще кое-что? Обещаю, много времени не займет.
Он соглашается, и я рассказываю, что мне нужно. И уже через минуту он дает ответ.
– Спасибо, Эмит. Мне это очень важно.
Он встает и снова накидывает на плечи рюкзак.
– Не вопрос, – отвечает он.
Готовится уйти, но останавливается.
– Ах да, вот еще вспомнил.
– Что?
Вместо ответа он роется у себя в сумке. Через мгновение достает книгу – ту, что я сам дал когда-то ему. Начинаю было протестовать – не хочу, чтобы он мне ее возвращал, но он открывает ее и вылавливает что-то из страниц.
– Вот, – говорит он, – нашел.
В руках у него сложенный лист бумаги.
– Лежало в книге. Подумал, вы бы захотели его вернуть.
Он протягивает мне лист с узором из знаков «инь» и «ян». Разворачиваю его и принимаюсь читать.
– Простите, – робко добавляет он, – я прочел. Не был уверен, стоит ли вам отдавать.
Будто в полусне бреду к двери, ожидая, что он пойдет следом, однако он уже уселся за стол и раскладывает книги. Оборачиваюсь, чтобы как следует попрощаться. А затем, стоя на пороге, одной ногой там, другой здесь, опускаю глаза на листок.
Сердце колотится.
Дорогой Ксандер,
я искренне надеюсь, что ты воспользуешься домом, пока меня не будет. Он все равно будет пустовать, а мне ужасна сама мысль, что ты мерзнешь на улице.
Пусть ты, вероятно, мне и не веришь, когда я говорю, что все еще люблю и всегда буду любить тебя, однако это так. В каком-то смысле мы выросли вместе. Почти все мое взросление произошло с тобой, хотя про тебя этого не скажешь. Мне всегда казалось, что ты пришел в этот мир уже окончательно сформировавшимся.
Пропускаю следующие несколько абзацев, потому что от них меня охватывает такое отчаяние, что я не могу сдержать слез.
И я всегда хотела поблагодарить тебя за подарок! Спасибо тебе большое, Ксанд. Ты знаешь, как сильно я люблю Джека и как сильно ты его ненавидишь! Тем он ценнее для меня. Я буду думать о тебе, когда он играет. Хочу, чтобы ты знал: я всегда думаю о тебе с нежностью, а впредь буду думать лишь с любовью.
Перескакиваю глазами на конец страницы.
Если я могу тебе еще чем-то помочь, только скажи. Я навсегда останусь твоим другом. Надеюсь, и ты останешься моим. Надеюсь, мы встретимся однажды – когда тебя покинут все твои демоны.
И еще кое-что. Знаю, правда, тебе будет неприятно услышать от меня такое. Ариэль научил меня: жизнь дается, чтобы жить. Это дар, которым мы не должны разбрасываться. Разбрасываться можно деньгами,
