потрясения). К тому же зрители в основном состояли из скрипучих стариков; они ворчали, ерзали и мочились прямо там, где стояли. Время от времени родовитой дочери в тесном кругу родителей позволяли появиться на представлении, и она пыжилась в аляповатом наряде, неудачно скопированном с фасонов прошлогодней венецианской моды. Шлюхи, по словам старших мальчиков, требовали плату за то, что в Лондоне мальчики могли получить бесплатно, хотя платить, по их мнению, вовсе не стоило.
Но одна радость все же развеяла тоскливое настроение. Во время поездки по южному побережью они попали на открытые сельские угодья, где дороги мало чем отличались от широкой тропы с примятой травой, и там Шэй заметила стайку хищных птиц. Они пользовались услугами проезжавших повозок, как охотники – загонщиками: чтобы выманить добычу на открытое пространство. Колеса грохотали, и Шэй увидела, как парившая в небе хищная птица вдруг сложила крылья и камнем ринулась к земле. Она упала в мгновение ока и на лету подхватила когтем полевку. Щелкнув клювом и развернув дугой крылья, охотница плавно взлетела. А затем эта соколиха небрежно подбросила добычу перед собой. Даже издалека Шэй заметила, как корчилось и извивалось в последних судорогах создание, попавшее в странный воздушный мир, прежде чем острый клюв прикончил его, словно опустив занавес этой смертельной драмы. Она узнала птицу, узнала Девану. Ее тоска по дому мгновенно исчезла. Девана олицетворяла для нее Лондон: его стиль и жестокость, и все время, пока птица следила за ней, Шэй чувствовала себя так же беззаботно и безопасно, как в своей детской кроватке.
В тот вечер, перед тем как труппа разбила лагерь, Шэй купила кролика у встречного браконьера. Пришлось отдать ему свою дневную выручку, но в этом захолустье больше тратить деньги было не на что. Она забросила тушку на крышу фургона, а когда проснулась утром, кролик уже исчез.
Дувр, Винчестер, Бат. Они давали по одному представлению в каждом городке, налетая и исчезая как саранча; опустошив кошельки обитателей, они не собирались возвращаться. Звездные ночи и дождливые дни не способствовали большим сборам, и таверны становились все более захудалыми. Как только закончились приличные городки, труппа начала сбрасывать шкуру Блэкфрайерса. Они оставили на обочине бесполезный реквизит и пришедшие в негодность костюмы, продали повозки, продали мечи. Мальчики тоже постепенно исчезали, отставая ради простых деревенских девушек и работы на фермах. Исчезали, как призраки, и единственным признаком их недавнего присутствия служила забытая пара ботинок у двери меблированной комнаты или расседланная лошадь в конюшне. Вскоре они снова, в сущности, стали Призрачным театром во всем, кроме названия. Шэй, Бесподобный, Алюэтта, Бланк, Трасселл и парочка тех решительных городских парней, которые ютились в изрядно обезлюдевшем центре их лагерей, ежедневно узнавая новости об отступлении чумы.
Покачиваясь на спине лошади, Бесподобный сочинял новые тексты, устраивал репетиции и отказывался от целых пьес. Любовные сцены в седле и условные поединки на мечах. Не то чтобы они нуждались в новых постановках. В большинство вечеров, начиная скучать, он отклонялся от собственных сценариев, а в провинции он скучал постоянно. Свою версию «Абеляра и Элоизы»[25] он начал со слов: «Вчера, проснувшись, я вдруг осознал, что птицей стал…» В таком настроении только Трасселл пытался подыгрывать ему, и Бесподобный протащил его через сюжетные хитросплетения их дуэта, становившиеся все более обалденными и нереальными. Толпа бурно встречала их птичьи имитации и бредовые представления.
В грязной деревушке по дороге в Освестри Бесподобный экспромтом выдал новую пьесу. О преображении двух пар возлюбленных благодаря воздействию любовного зелья. Шэй и Трасселл, Бланк и Алюэтта сходились и расходились, сплетались и разделялись во всех возможных сочетаниях. Семена одуванчиков в волосах, пятна травы на коленях. Шэй считала убийственной его прихотливую и драматичную логику, но ремарки вынуждали ее действовать с точностью шахматной фигуры, переходя из рук в руки, из уст в уста. И, согласно этим ремаркам, язык Трасселла щекотал ее ухо, а рука Алюэтты опускалась ей на грудь. После представления, однако, она и Бесподобный как ни в чем ни бывало уединялись в своей палатке.
Безудержная, как птицы, труппа пересекала живущую слухами Англию. Оказалось, что они были не единственными скитальцами. Повсюду оставались и мрачные следы Черных Стрижей Елизаветы. Виселицы смотрелись как новые, их полные живых соков стойки и перекладины еще отливали зеленью, и трупы на них из-за стремительных налетов ворон развевались, как флаги. Имелись и другие, менее объяснимые, следы. Дважды им приходилось проходить по горящим огороженным землям[26], где за тлеющими живыми изгородями на мили простиралась дымовая завеса полей былых сражений. Изгородь второго пожарища увенчивал изорванный плакат, гасивший: «НЕТ ГОСПОДАМ! НЕТ ОГОРАЖИВАНИЯМ! НЕТ ПОКОЮ!»
– Что это значит? – спрашивала Шэй всех и каждого. Но мальчики понятия не имели, а местные жители упорно уклонялись от ответа. Горящие земли испугали Шэй. Она гордилась тем, что изучила правила жизни большого Лондона и отлично знала безопасные и опасные кварталы; знала, где она останется невидимой и где она будет выделяться; и также знала, где девушке, даже переодетой, никогда не следует ходить одной. Однако здесь опасность могла угрожать им с неожиданностью молнии в грозу. Внутренние районы Англии изобиловали дикими, неизведанными землями, столь же случайными, как болота, где пожары могли вспыхнуть совершенно неожиданно.
Лето клонилось к осени. Над ними раскинулись вылинявшие небеса, и листва потемнела, как обгоревшая бумага. Птицы усердно готовились к зиме, заставляя Шэй беспокоиться о грядущих временах. Девана частенько следовала за ними, но навещала ее редко. Она проносилась мимо на снежных крыльях, сверкнув в лунном свете своим черным от крови клювом, и при случае с фырканьем поглощала скудные приношения Шэй.
Они взбирались по гористым холмам Англии, подражая медленному наступлению зимы, видя, как седеет, обнажается и твердеет земля. Теперь их встречали безымянные, не отмеченные на карте городки. Села. Деревни. Лагерные стоянки. А их компания обходилась уже без реквизита и даже без сцены. Зачастую лишь натянутая веревка отделяла актеров от зрителей. Дрались картонными мечами, а короны сплетали из листьев. Все чувства передавались мимикой, телодвижениями и жестами. Зрителям полюбились неуклюжие оплошности и падения Трасселла, как случайные, так и намеренные. На Бесподобного они взирали в ошеломленном молчании, и Шэй никогда не могла понять, свидетельствовало оно о скрытом презрении или о благоговении.
Местечко Брекнок состояло лишь из выстроившихся кругом домов, укрытых окрестными лесами, там труппа подкрепилась на ужин тушеными желудями, гоняя овец с импровизированной сцены. Бесподобный, проснувшись в кои-то веки за час до начала представления, провел его с деревенскими детьми, а
