Чтобы пробрало недотепу. И вроде бы тот понял, осознал, покаялся. Однако все равно беспокойно на душе у Деда было.
Старый он стал. Пусть и хистом старался пользоваться постоянно, чтобы тот не застаивался, да тело укреплял упражнениями чужанскими, да возраст свое берет. От него таблеток нет. Это первые две-три сотни лет кажется, что ты всегда будешь молодым. А потом ты начинаешь стареть, тщетно пытаясь за все мази волшебные, артефакты, а порой латая дыры хистом напрямую.
Больше всего хотелось Деду сесть в своем кабинете, посасывать молодое полусухое вино из Португалии или Испании (даже тут он старался к юности тянуться), да вспоминать веселенькие дни. Вместо того приходилось делать ровно обратное. Все время бежать, чтобы остаться на том же месте, что и раньше. Чтобы не утратить былых позиций. Да еще разобраться с захожим.
— Присматривай за Высоковским, на тебя вся надежда, — наказал он на прощание Старику.
Впрочем, то же самое в приватной беседе сказал и Агате, и Виктору. Но с теми проще, они относились к Роману пренебрежительно. Молокосос, да еще ведун — не ровня им.
— Может, остался бы? Стоит ли сейчас уезжать? Я вот с Хотеном почти договорился. Ты же знаешь, он не брезгует грязной работой.
— Ты вот вроде старый, Миша, а иногда такие глупости говоришь. И что будет, когда крон, да не простой, а состоящий на службе у воеводы Тверского, соседского рубежника убьет?
Старик прошамкал нечто невразумительное, однако ничего не ответил.
— Лучше навещу мальчишку. Лет десять уже его не видел, а тут и повод такой — Ольга Никитинская замуж выходит за Григория Режь-Ногу.
— Это из Тирлинских который? — уточнил Старик. — Молодой кощей.
— Да, все надеется к мальчишке поближе стать. В общем, съезжу, навещу. Не каждый день старшая сестра Великого Князя Новгородского под венец идет. А там, глядишь, может, и дело обстряпаю. Чужими руками жар загребу, чтобы самому не обжечься.
— Помогай тебе Господь, Тимофей Валентинович.
Обнялись старики, да на том и попрощались. Дед добрался до вокзала, сел на поезд, да отправился в Санкт-Петербург, где и должна была пройти церемония. Быстрее, конечно, дойти Изнанкой. Однако появление с той стороны кощея, да еще из другого княжества, всегда воспринималось с самым хмурым выражением лица у Охранки. А Дед не хотел привлекать лишнего внимания и вообще старался выглядеть в пристальных взглядах новгородцев «божьим одуванчиком».
Потому и поехал, как самый обычный чужанин, для удобства выкупив весь спальный вагон.
Великий Князь, даром что совсем мальчишка, отправил встретить старого приятеля отца целую делегацию, что Дед тоже отметил. Того же дня он увиделся со Святославом. За то время, пока Трепов его не видел, мальчишка превратился в молодого, полного сил кощея. Статью Никитинских бог не обидел, а хист доделал все прочее. Правда, поговорить толком не дали. Мальчишка сам позавчера прибыл в Санкт-Петербуг, потому занимался различного рода проверками и инспекциями, как и надлежит мудрому правителю.
Дед славился тем, что мог сходу определить важные и нужные качества в человеке. Конечно, у него хист другой, не как у воеводы Выборгского, которым буквально заткнули дыру на границу княжества, но прежде чутье Трепова его не подводило. Правда, мальчишку, то есть, уже Великого Князя Святослава Пятого, он раскусить не смог. Слышал прежде много: что тот любит все новинки чужанские, будто даже кое-что перенимает; что окружил себя и старыми вояками отца, и молодыми рубежниками; что, как егоза, на месте не может усидеть.
На деле все равно непонятно оказалось. Князь хоть и улыбчивый, светлоликий, а все время смотрит так, словно прямо сейчас промеж себя мысль какую имеет. Потому и не торопился Дед начать разговор о самом главном, присматривался. Трепов тем временем ходил по Питеру, навещал знакомцев, подносил подарки, улыбался и жаловался на старость. Даже к молодежи в именитых семьях присматривался — не для дела, а больше так, по привычке… Можно сказать, что жизнь здесь не сильно отличалось от его обычной.
Таким макаром дождался и свадьбы, где Трепову выделили неожиданно более почетное место, чем следовало. Смотрел Дед на молодоженов, улыбался, хлопал в ладоши и делал вид, что ему любо все происходящее — даже сил никаких нет. Будто бы век здесь сидел и радовался.
Сам же смотрел на пару и едва сдерживался, чтобы горько не усмехнуться. Ольга Никитинская, родная сестра Князя, статью в отца пошла — высокая, широкоплечая, будто даже неуклюжая. Жаль, что чужанка. Правильный хист бы из нее сильную рубежницу сделал. А так — дылда дылдой. Рядом с крохотным, чернявым, похожий на башибузука, Режь-ногой она смотрелась комично.
Это еще если не обращать внимание на уродство рубежника. Прозвище тому дали не просто так. Хист у Режь-ноги оказался непростым, «с изюминкой». И рос только тогда, когда рубежник лишался какой-то части своего тела.
Поначалу-то просто было. До второго рубца тот только на стрижке ногтей и волос дорос. А вот потом сложности начались. Пришлось Режь-ноге себя уродовать. Пока до ведуна добрался, уже и четырех или пяти пальцев лишился, и уха левого, нескольких лоскутов кожи, взамен которых теперь красовались на теле шрамы.
На пятом рубце Режь-нога, не будь дураком, пожелал, чтобы всякие увечья, которые самолично он наносил, после и исцелялись. Дед напрягся, вспоминая хитрое название, вот ведь, даже на листке куда-то себе выписывал. Точно — регенерация. Так вот, теперь мог хоть ногу себе отпилить, потом перетянуть ее, чтобы кровь не вышла вся, а после конечность отрастала. Однако былые уродства, которые до пятого рубца приобрел, с ним навсегда и остались.
Что плохо (для Деда, само собой) — верен новому Князю до судорог. Прикажи ему Святослав, крокодила бы африканского под венец повел, не то что дылду эту.
Глядел Трепов и на остальных кощеев. Смотрел с любопытством и хитрецой.
На старого Алексея Вредителя, уже не кощея — крона. Ближайшего «дядьки», если на старый лад, или телохранителя, если на новый. У того тоже хист особенный. От боли собственной повышается. Другой давно с ума бы сошел, а Вредителю будто даже со временем нравится все это начало. Правда, ничего бесследно для рубежника не проходит. Вот и теперь стоял Алексей, глядя как танцуют молодые, но на лице такое выражение застыло, будто клещами раскаленными его пытают. Интересно, если бы не договор с семьей Никитинских, смог бы предать молодого князя?
На Егора Полоумного, который промысел развивает только когда боится. Вот на этом влияние хиста еще более заметно. Стоит
