её благодарил.
Дитрих рассказал, что родился в семье пастухов и за измену матери его отчим принёс юношу в жертву змеиному богу, которому в их поселении раз в полгода скармливали осуждённых на смерть. Никто не оспаривал приговор отчима, ибо суровый закон позволял главе семьи распоряжаться жизнью и смертью как жены, так и её детей.
Тогда, во время весны, ублажённый человеческой жертвой змеиный король в час, когда его зрелые отпрыски расползались в поисках пищи, нападая на соседние поселения, наказывал обходить их село стороной.
Вскоре Дитрих смог встать на ноги, и она, возвращаясь с охоты в предрассветные часы, водила его вокруг башни да к ледяному ручью, где под её надзором юноша мог искупаться.
Но чаще всего девушка запиралась на втором этаже и читала свои книги, унаследованные от старика, хижину которого по её вине сожгли дотла, вместе с ним, жители одной деревушки, случайно в предрассветный час узревшие её истинный облик.
На страницы капали слёзы. Все, что она узнавала о себе, следовало ценой горьких ошибок и смерти невинных людей.
Так было с подслеповатым седым, как лунь, стариком, приютившим её у себя, совсем ещё крохой, не ведавшей, что днём она прячется от света в подвале, что помимо предложенной еды кормится ещё лесными птицами и мышами.
Старик, порой приходил к ней во сне, с обрывками прошлой жизни, когда из родного замка её утащило что-то страшное, чешуйчатое и зубастое. Укусило, насквозь пробив длинными зубами плечо, а потом, притащив в своё логово в башне, видимо, пощадило или оставило умирать. И она лежала, сгорая в огне боли и судорог ледяных спазмов, чередующихся со спасительным забытьём.
Когда существо вернулось, она то ползала по каменному полу, то ходила прямо, изучая башню новообретённой способностью видения в темноте. Зашипев, оно бросилось к ней и замерло, забив хвостом, учуяв изменившийся запах, а затем медленно подползло, обвивая её тело чешуйчатыми кольцами по-матерински заботливо и нежно.
… Вскоре Дитрих уже мог самостоятельно передвигаться. Он изучал башню на ощупь, но на второй этаж она запрещала ему подниматься. Юноша хотел быть полезен, и девушка позволяла ему снимать змеиные шкуры со своей добычи, пока он не ранил в кровь пальцы. Он стискивал от боли губы, но не прекращал своего занятия, пока девушка не отбирала тонкий нож, а затем перевязывала его раны.
Как-то Дитрих услышал, как девушка читает вслух книгу, и, осмелившись, попросил почитать ему. Сказал, что ему никто никогда не читал, добавив, что ему нравится её голос.
Множество раз юноша пытался задавать вопросы, и девушка злилась, не отвечала, едва сдерживаясь, чтобы не убежать или того хуже — не ударить его.
… Луна полнела, и она беспокоилась всё больше, ибо к полнолунию, с течкой, зверь в её теле полностью побеждал здравый рассудок. Тогда она, утратив контроль над собой, просто разорвёт Дитриха на части. А он ведь такой ласковый, доверчивый и глупый, совсем её не боится. Даже крохотная мышка, птичка — и те впадали в панический ужас при виде девушки в это время. Чуявших её запах животных нельзя провести.
Юноша сказал, что не помнит, где находится его деревня. При этом запах кожи менялся, что значило: сказанное Дитрихом — ложь. Он всё прекрасно помнил, но отчего-то молчал.
Сколько раз её бросало в жар от его случайных прикосновений, а Дитрих точно не замечал грубой чешуйчатой кожи, жестких, как проволока, волос. Все шептал, что девушка прекрасна, и называл, как её мама, принцессой.
Как же избирательна была её память в такие моменты, отринув истину, которая открылась во время очередной охоты. Схватив забившегося под куст ореха ежа, впившись зубами в мягкое брюшко, девушка наслаждалась горячей кровью и агонией зверька, когда вдруг вспомнила, что такое уже случалось с ней раньше…
Подслеповатый старик, приютивший её, обучивший чтению и письму, тоже говорил, что она вырастет настоящей красавицей. Восхищался её золотистыми волосами. Но она-то видела чёрные, как дёготь, жесткие и едва поддающиеся расчёсыванию пряди и не понимала, зачем он такое говорит. Однажды взяв в руки крохотное зеркальце от покойной стариковской жены, она увидела вместо своего лица тёмный туман. Охнула, а зеркальце выпало из рук и разбилось.
И только в пруду, куда она побежала, хныча от ужаса и горя, узнала истину. В прозрачной, как слеза, воде в предрассветный час всего на секунду отражалось бело-золотое небо и её миловидное личико, с большими глазами и вьющимися золотыми волосами. Облик, сотканный воспоминаниями. Но, как только солнце взошло, то, что она увидела, сжало её сердце клещами, стиснуло гортань от невозможности вдохнуть.
Местами чёрное, как деготь, существо лишь телесными очертаниями напоминало девочку в ветхом и грязном платье. На светлых участках кожи разрасталась красноватая чешуя. Она пронзительно закричала, и птицы с ветвей берёзы взлетели в воздух. Забывшись себе на беду, побежала в сторону поля сломя голову. Тогда-то её и увидела женщина у колодца, завопив во весь голос: «Чудовище, чудовище!» В редком лесу было слишком светло, и она развернулась, чтобы привычно спрятаться до темноты в подвале. Кто же знал, что крестьяне вечером устроят облаву, что собаки учуют её запах, что святая вода, выплеснутая в лицо, обожжёт кожу и что старик вопреки всему будет защищать её ценой собственной жизни?.. А она, ведомая инстинктом, всё же сбежит, и собаки уже не помешают ей, распоротые до кишок враз выросшими длинными когтями и острыми зубами.
Намазавшись пахучей тёмной мазью из сока грецкого ореха, толчёной коры и трав, девушка взяла Дитриха поутру на рыбалку в помощники. Обрадованный юноша с улыбкой заверял, что будет стараться и не подведёт. Это щенячья радость, передавалась и ей, но всё же как хорошо было, что он не видит её лица, не чует ложь.
Возможно, сработало чутьё, и, углубляясь всё дальше в лес, юноша что-то заподозрил. Не раз она хотела оставить его в лесу, не желая сожрать, когда полная луна взойдёт на небосводе.
Внезапно Дитрих остановился, сказав, что дальше никуда не пойдёт. И вдруг упал на колени, ухватившись за подол её платья, упрашивая не бросать его здесь, а вернуться домой.
Почему он называл её башню домом? Ведь у него был свой дом.
С рычаньем
