я осторожно приподнимаю ее. — О, Боже мне так жаль.
Мое сердце разрывается при виде ее покрытой синяками кожи и широко раскрытых глаз. Прижав ее тело к своей груди, я бегу обратно к машине.
* * *
Расхаживая взад-вперед по гостиной, я запускаю пальцы в волосы.
— Ты уверен?
— Да. — Он уверенно кивает мне. — У нее нет сотрясения мозга, и горло не повреждено. А синяки на ее коже заживут.
— Уверен? — Повторяю я.
Доктор Олсен — личный врач нашей семьи, и он лучший из всех, кто есть на свете, так что, если он говорит, что с ней все в порядке, значит, все в порядке. Но мне все равно нужно услышать его слова еще раз.
— Да, Александр. — Он успокаивающе кладет руку мне на плечо, останавливая мой бег. — Я обещаю. Ей нужен отдых, но она будет в полном порядке.
Мне удается кивнуть.
Пока Дэниел провожает его, я сразу же поднимаюсь по лестнице. Сердце все еще бешено колотится в груди, а страх и паника от того, что я чуть не потерял Оливию, не дают мне покоя.
Осторожно приоткрыв дверь, я заглядываю в комнату Оливии. Просто чтобы убедиться, что она действительно здесь. Что она действительно жива.
Она перевернулась на бок, и черты ее лица разгладились от сна.
Я крепко хватаюсь за дверной косяк, когда на меня накатывает волна облегчения.
Она здесь.
Она спит.
Она жива.
Облегчение быстро сменяется жгучим чувством сожаления, и холодным липким чувством вины, от которого сводит желудок и хочется блевать.
Что я наделал? Господи, что я наделал?
Я все испортил.
41
ОЛИВИЯ
Белые стены бесстрастно смотрят на меня, когда я лежу на маленькой кровати в своей комнате в общежитии. Я выбралась из дома Александра, как только проснулась сегодня утром. Я знаю, что вернуть комнату в общежитии мне удалось только потому, что он потянул за какие-то ниточки, но мне все равно.
Пока я далеко от него, мне все равно.
Боль пронзает мое сердце, как ржавый нож, при одной только мысли о нем. Я зарываюсь лицом в подушку и кричу, позволяя ткани заглушить шум.
Чертов ад.
Я не могу поверить, что позволила ему причинить мне такую боль. Что позволила ему войти в мое сердце. Я знала, что это была плохая идея. Ради всего святого, этот человек провел половину семестра, издеваясь надо мной. И все равно я позволила ему войти. И все равно позволила себе думать о нем.
Я сжимаю руку в кулак и впечатываю ее в матрас.
Он каким-то образом узнал, что я действительно говорю правду, что это не я его продала, и звонил и писал миллион раз с тех пор, как я ушла из его дома.
Я проигнорировала все до единого.
Этот опыт только подчеркнул главную проблему наших запутанных отношений. Я жертвовала собой ради него. Я простила его за то, что он издевался надо мной. За то, что унижал меня. За то, что заставлял меня сосать его член в обмен на еду, когда я умирала от голода. Но он никогда не пойдет на жертвы ради меня. Наши отношения всегда были бы только на его условиях. И никогда — на моих. И в тот момент, когда ему станет скучно или он разозлится, он просто выбросит меня, как будто я ничто.
Перевернувшись на кровати, я прикрываю глаза рукой и делаю долгий вдох.
Синяки на щеке и горле — ничто по сравнению с синяками на сердце. Черт, мне на секунду показалось, что я ему небезразлична. Как я могла быть такой глупой?
В мою дверь стучат.
Я хмурюсь, убирая руку с глаз, и оглядываю комнату.
Снова раздается стук.
— Оливия.
Мое сердце замирает при звуке его голоса.
Сжав руку в кулак, я прижимаю ее к груди, чтобы заглушить боль в сердце.
— Оливия, — повторяет Александр. — Пожалуйста, открой дверь.
Я зажмуриваю глаза.
— Я просто хочу поговорить с тобой, — продолжает он. — Просто открой дверь, чтобы я мог все объяснить. Пожалуйста, просто позволь мне все объяснить.
Что объяснить?
Мне и так все душераздирающе ясно. Он никогда не доверял мне, потому что как только что-то шло не так, он тут же от меня отворачивался. Он никогда не считал меня настоящим партнером. Я всегда была для него лишь игрушкой. Чем-то, что удовлетворяло его потребность во власти и контроле.
Он снова стучит, на этот раз сильнее.
Я натягиваю одеяло на голову, сердце болезненно замирает в груди.
— Оливия.
Я крепко сжимаю простыни.
Он ударяет рукой по двери.
— Открой дверь сейчас же, или, клянусь Богом, я выломаю ее!
Я задыхаюсь. И маленькая, жалкая часть меня надеется, что он действительно выломает дверь только для того, чтобы поговорить со мной.
Но тут он снова заговорил, его голос звучит измученно и устало.
— Прости меня. Я не хотел этого. Но просто… пожалуйста, открой дверь.
Я поворачиваюсь так, что оказываюсь лицом к стене. Свернувшись в клубок, я просто лежу, уставившись на белые обои, пока Александр продолжает стучать в дверь, а я отгораживаюсь от него.
* * *
Вечером он снова возвращается и делает то же самое. И в пятницу утром тоже. Говорит мне, что ему очень жаль, и просит открыть дверь. Я знаю, что он мог бы взять ключи у хозяйки, если бы действительно захотел, но он этого не делает. Он также не выполняет свою угрозу выломать дверь. Вместо этого он просто стоит по ту сторону. Произносит мое имя. Приносит мне слабые извинения. И просит меня открыть дверь.
Я каждый раз игнорирую его.
К тому времени, когда наступает пятница, синяки на моей щеке и шее темнеют до глубокого фиолетового цвета. Те, что на щеке, уродливы, но я чертовски ненавижу отпечатки рук вокруг горла. Они напоминают мне о том ужасе, который я испытала, когда думала, что действительно умру в том лесу.
А еще они разрушают хорошие воспоминания, которые у меня остались с Александром.
Он обхватывал мое горло руками, целовал меня до потери сознания и трахал мои мозги прямо из своей головы. Но теперь все, что я чувствую, это руки Томаса на моей шее, когда он выкачивает из меня жизнь. Хотя, наверное, это и хорошо. Потому что от одной мысли о том, как Александр обхватывает мое горло и жадно впивается губами в мою кожу, мое сердце разрывается на части снова и снова.
Звонит мой телефон.
Сначала я даже не смотрю
