разговоров об искусстве, несовершенности мира и нашей новой жизни. И в один из таких дней я обязательно спрошу у своей девочки о судьбе Таи Фингертипс – если, конечно, не растворюсь в теплом храме ее любви…
Или если время не начнет ходить по кругу…
Даже эта мрачная мысль не портит картину, полную новых перспектив. Я убеждаю себя, что если мой дух "отскочит в прошлое" для повторения той же истории, то к тому моменту в моем "восставшем из могилы" теле останется шлейф Олега Ривника, который не позволит DevilGene вспомнить, что он DevilGene, и Сэнди, моя чуткая девочка, при всей своей чуткости не поймет, что настоящий Олег Ривник переживает заново то прошлое, которое он никогда не хотел бы переживать вновь. В конце концов, я создавал свое тело не для себя. Я создавал его для вечно теплого храма моей мило й Сэнди…
Я смахиваю с глаз слезы счастья, выключаю веб-камеру и выхожу из квартиры DevilGene. Ловлю такси, машу в воздухе двумя стодолларовыми купюрами и говорю водителю, что путь предстоит долгий, потому что мы едем в Дэйли Сити. Такси трогается с места, а водитель что-то бурчит про "селебрити".
– Как вы сказали? – переспрашиваю я.
Таксист, армянин, поворачивается и говорит, говорит на чистом английском, прямо как Алан Рикман, говорит без намека на акцент:
– Художница, которая убила работорговца, который прятался в теле ее отца. На нее хочешь посмотреть?
– Я на нее уже много лет смотрю. Я ее муж.
Таксист смотрит на меня непонимающе, затем смеется во все свои шестнадцать зубов.
– Что в этом смешного? – интересуюсь я.
– Мэнди Ашес мстила за своего мужа – его же убили торгаши людьми.
– Не Мэнди, а Сэнди. И мстила она за своего отца.
– Не поймешь, кто врет, а кто говорит правду. Подвозил на Рашен-Хилл одну собачницу, так она во все горло вопила, что эта селебрити – образец настоящей женщины, готовой постоять даже за своего мертвого мужа.
Неужели моя Сэнди стала "селебрити"? Она всю жизнь говорила, что в первую очередь ее интересует искусство, а не слава и деньги.
– Твоя собачница путает, – говорю я таксисту. – Я – муж Сэнди, и я не мог быть мертвым хотя бы потому, что я сейчас живее всех живых.
– Раз так, выходит, эти феминистки и лесбиянки все путают, видать, хоронят тебя для какой-то выгоды.
Я ничего не говорю. Я не думал, что Сэнди настолько популярна, что мне придется говорить «невеженственным» фанатам, что я – муж Сэнди, и другой муж, или жена, ей не нужны.
– Мне все равно на эту Мэнди, – говорит таксист, – но многие бабы, да даже мужики, трещат о ней без умолку.
– Раз тебе все равно, веди молча, – говорю я несколько раздраженно.
Таксист слушается. Мы проезжаем вереницы пляжей, я смотрю в окно невидящим взглядом – настроение у меня почему-то ухудшается. Не от разговора с таксистом, нет. Вдруг у моей Сэнди уже нет в душе теплого храма? Ничто же не вечно, даже наша вечная любовь… Я смотрю в окно, представляю, что вижу ее глаза, и я хочу видеть то, что за ними скрывается. Одна-две секунды – и все, я узнаю, любит ли меня Сэнди или нет. Но я не могу оставить собственное тело без присмотра даже на такое время, нет. Реакция Иры-DevilGene здесь ни при чем – я могу вселить ей уверенность, что все это сон, и она не поймет, что это реальность, потому что я сразу же вернусь в ее, хотя нет, уже свое тело. Я решил, что буду жить жизнью живого человека – и от этого нельзя отступать. Ни на мгновение. Я сделал свой выбор и мне нужно забыть о преимуществах мертвецов. Стереть их из памяти. Навсегда.
И с этим настроем я сижу в такси полтора часа, сижу и молча смотрю на проплывающий мимо и равнодушный к моим душевным терзаниям пейзаж.
Такси тормозит у до боли знакомых мне ворот. Я даю армянину двести долларов, он говорит что-то похожее на "псевдомуж". Я его игнорирую, иду к воротам, у которых стоят две-три девушки с плакатами в руках.
– «Гроза мужиков» – Я читаю надпись на одном из плакатов и усмехаюсь. – Для красивой женщины это так себе комплимент.
– Это о-го-го какой комплимент, – огрызается фанатка Сэнди.
– Для тебя может и да, но не для красивой женщины.
Я подхожу к воротам и подзываю охранника. Тот, видимо, совсем устал отгонять надоедливых фанатов, но сейчас, когда он видит мое лицо, его усталость превращается в потрясение.
Охранник – тот самый Донни, который когда-то пытался похитить мою Сэнди по заказу лже-Ашеса-Ривьеры.
– Ты узнал меня, это хорошо, – говорю я Донни. – Пропусти, Сэнди будет рада меня видеть.
– Ты двойник? – спрашивает охранник.
– Нет, и Сэнди это сразу же поймет. Пропусти.
– На этот случай у хозяйки есть кодовой вопрос. Ответишь – пройдешь.
На этот случай? Неужели моя Сэнди ждала моего прихода?
От радости мое сердце устраивает истерику.
– Я слушаю, – говорю я спокойно, стараясь не улыбаться.
– Последняя картина хозяйки, которую она написала год назад перед сожжением всех своих работ?
– А ты сам знаешь ответ?
– Конечно.
– "Последнее человечество".
Потрясение на лице Донни становится еще сильнее, но кодовой вопрос есть кодовой вопрос, он открывает ворота, пропускает меня и закрывает ворота прям перед носом одной из фанаток.
Я окидываю взглядом виноградники и нависшее над ними голубое небо с редкими пучками облаков. Девушки – не брюнетки, у всех разный цвет волос – топчут виноград и поют что-то жизнерадостное, из-за расстояния не могу понять, что именно. Я улыбаюсь в предвкушении чуда, иду к входной двери, стучусь и пытаюсь убрать с лица улыбку – я решаю, что улыбка должна появиться после первых слез радости Сэнди.
Дверь открывается, и я вижу до боли – приятной боли – знакомые волосы. Левая половина волос – рыжая, правая – серая… Но это не моя Сэнди. Это Тая.
Она смотрит на меня с непередаваемым шоком – так же, как наверное смотрю на нее я.
– Где Сэнди? – спрашиваю я, но ответа не слышу.
Я переношусь обратно во времени. И… теперь нахожусь в костюме женщины в латексе. Рядом стоит мужчина с мешком. Я не сразу, но вспоминаю, что его я видел в супермаркете, где переругивались Сэнди и лже-Ривьера. У этого мужчины будет мини-холодильник, он будет хранить там органы своей жены. Я смотрю на свое тело, трогаю латекс и почти сразу же смиряюсь с тем, что все это
