мог находиться заветный очаг – около базара, неподалеку от набережной.
Хотя испанцы давно повыметали отсюда мавров, но арабы все еще преобладали среди жителей. С чалмой на голове, они сидели на корточках вдоль всего базара, кто подремывал, а кто, может, курил травку.
Цыганки на каждом шагу приставали к кызылбашу, предлагая погадать или купить краденый табак, одежду, жемчуга, город напоминал сплошное торжище. В воздухе висел смешанный запах – свежей, жарящейся рыбы, тухлого мяса, всякого мусора.
Он купил у старьевщика подобающую одежду, зашел в баню, там же переоделся, обмотав чалму на голове. А прежнюю одежду отдал смуглолицему слуге и направился в караван-сарай. Хозяин, тучный, дородный мужчина, стоял перед двухэтажным неуклюжим зданием, источавшим запах конюшни, и отчитывал слугу, убиравшего с подворья конский навоз. Иногда даже вразумлял его пинком.
При виде Орудж-бея он учуял в пришельце важную персону, судя по сопровождавшему слуге, и перестал шпынять своего дворника, обратился к гостю:
– Знаете, сеньор, я стараюсь ради удобства моих постояльцев. А этот пентюх не понимает. Если тут пустить дело на самотек – город задохнется в навозе…
Орудж-бей понимающе кивнул. Снял комнату, оставил пожитки у хозяина – на всякий случай. Нашлись бы охотники до того, что плохо лежит.
Коридоры и комнаты отдавали сыростью и плесенью. Порой доносилось ржание коней и верблюжий рев.
Он растолковал провожатому, что ищет. Тот сказал, что таких лачуг у базара множество. Все были похожи друг на друга, большинство глинобитные. Их, как правило, строили арабы.
Но его интересовали каменные постройки, – как говорила ему мать.
Он перешёл на другую сторону улицы, в каменный лабиринт.
Искать в этом хаосе что-то достоверное – как искать иголку в стоге сена.
Но, странное дело, неизъяснимая смутная волна тоски окатывала сердце. Перед глазами всплывало увядшее печальное лицо матери, голос, напевавший ему протяжные песни далекой земли. И ему чудилось, что кто-то в одном из этих убогих каменных гнезд напевает песню, которую давным-давно пела ему родная мать. Но… кругом тишина, будто на безлюдье. Дома казались необитаемыми.
Безмолвие внезапно нарушил скрип дощатой двери и резвые детские шажочки, оттуда выскочила малышка в штанишках и архалуке из козьей шкурки и пустилась бегом вниз по улочке. Так и сам Орудж-бей когда-то шастал по улочкам Казвина. Когда он последовал дальше по каменному переулку, кто-то крикнул:
– Химена!
Сердце екнуло. Оглянулся на голос. Босая девчурка игралась у колодца в тесном дворике, кажется, пыталась мыть подол платьица водой из ведерка. Приземистый домишко, дверь завешена циновкой, колышущейся от сквозняка. Голос исходил оттуда. Перед домиком, напротив, сидел на табуретке согбенный старик с трясущимися руками – будто ветер колыхал листья. Сбоку притулился еще один домик с замком на дверях, с заколоченными наглухо окнами. Судя по всему, давно необитаемый. Орудж-бею показалось: это то, что он искал! Он подошел к девчурке, хотел погладить ей головку, но та вскрикнула и шарахнулась от него, как от привидения, и шмыгнула в комнату.
Он опешил, но сразу сообразил, что ребенка напугал его вид. Щелкнул засов двери, за которым исчезла малышка. Старик поднял голову, вскинул глаза на пришельца и пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Только сейчас Орудж-бей увидел обезображенное лицо, – вернее, пол-лица… Молниеносная догадка потрясла Орудж-бея: мать рассказывала ему о морском рыбаке, который пострадал при нападении пиратов, и ядром ушибло ему голову… но он чудом остался жив… Мать почему-то часто повторяла этот рассказ и, Бог знает, может, была неравнодушна к этому рыбаку, который в молодости выглядел не таким, уж, конечно, не таким. О ком, кого спросить у этого старика? Ведь мать никогда не упоминала имен своих родителей…
Поразмыслив, он не придумал ничего лучшего, чем положить старику в дрожащую ладонь пару золотых реалов. Тот вздрогнул, как бы воспрянул даже от неожиданной щедрости пришельца и вновь попытался что-то произнести, очевидно, слова благодарности.
– Химена! – сказал Орудж-бей, показывая на дверь с висячим замком. – Здесь жила девушка по имени Химена…
Из уст старика, как эхо, слетело:
– Ххи… ме… на… – прохрипел словно вдруг обрел дар речи. – Х-х-химена-а…
– Да, да! Она жила здесь, не так ли?
Старик пошевельнул головой, то ли подтверждая, то ли отрицая. Старик с трудом поднял левую руку и указал на дверь, куда юркнула девчурка. Орудж-бей сообразил, что старый человек понял его не так.
Он вышел со двора, и его шаги по булыжной мостовой гулко отозвались в переулке. В это время открылись ставни одного из окон, и кто-то окликнул его.
– Эй, сеньор!
Он оглянулся. Это была, судя по внешности старая цыганка. Поманила пальцем: «Войдите в дом».
По деревянному крыльцу он взошел на второй этаж; полутемная комната; там, кроме хозяйки, был еще старик, молодой парень и двое детей, которые выясняли отношения, кажется, из-за какой-то косточки. Пахло горелым мясом.
– Садитесь, сеньор странник, – хозяйка подала ему грубо сколоченный стул.
Он сел и уставился на этих незнакомых людей. Вероятно сюда не дотянулась рука святой инквизиции. Может, обитателей судьба не ласкала, жили на птичьих правах, уповая на Бога.
Цыганка вскинула черные большие глаза:
– Ну как, нашли, что искали?
– Нет, – сухо отозвался пришелец. – А как вы узнали, что я странник?
– А это по глазам видно.
– Ладно, а поможете ли мне найти то, что ищу?
Она будто ждала этого вопроса:
– Мы не ищем потерянное… Мы предсказываем судьбу. Хочешь, погадаем тебе? Только позолоти ручку. Берем недорого. Один реал. Хочешь?
Гость кивнул.
Она принесла воду в чаше, бросила в нее щепотку порошка, помешала. Парень поднес к ней зажженную свечу.
Поглядела в воду, помолчала.
– Странно… У тебя нет фарта… черным-черная твоя фортуна, странник хороший…
– И это все, что вы можете сказать?
– Да, дорогой! Что на роду написано, то и говорю.
– Ну, спасибо на добром слове…
Он тяжело поднялся, бросил один реал в чашу и покинул комнату.
Оставаться здесь больше не имело смысла.
Рассчитался с провожатым, вернулся в караван-сарай, поужинал с хозяином заведения – жареная рыба, салат из капусты, – и лег спать.
Наутро в почтовой карете он пустился в обратный путь.
* * *
Пройдя по каменным улочкам, я оказался перед старым парком. Парк пугал своей таинственностью и безлюдьем. Оказывается, я любил древность только в кино и фантазиях.
Я направился к центру. Вскоре вышел на улицу, где было полно туристов.
Улицу увенчала статуя какого-то мореплавателя.
Солнце припекало. Подался в тень и на заборе увидел дощечку: объявление о корриде, предстоящей под вечер.
На площади автобусные зазывалы предлагали туристам прокатиться на пляж.
Среди распорядителей были и русские. Один
