Я понимал их стремления, так же как понимал их неосуществимость. Ни одна страна не может существовать без армии. Значит, кому-то всегда придется защищать остальных. Гораздо лучше иметь в своем распоряжении профессионалов, чем ополченцев или наемный сброд. Первые, практически включавшие уцелевших стрельцов, никуда не годились из-за низкой подготовки. Вторые при случае вполне могли предать.
Новая армия со временем обязательно должна превратиться в национальную, плоть от плоти народа, как бы выспренно это ни звучало, однако пока она лишь находилась в трудном и мучительном периоде становления.
Солдатами не рождаются. Однако сколько потов должно сойти с парней, прежде чем из крестьян они станут достойны этого высокого звания?
Учить приходилось буквально всему. Постоянной опрятности, гигиене, строевой стойке, дисциплине, чувству полка, как единой большой семьи. Я уже не говорю про владение фузеей, штыковым боем, стрельбой, пусть не прицельной, но хотя бы залповой.
Это были не егеря. Но тот полк состоял из людей, пошедших на службу согласно желанию. К тому же я сам отбирал, решая, кто достоин служить в новой части. Здесь попадался самый разный народ. Соответственно, первоначальной мороки с ним было гораздо больше. Хотя подготовка у егерей была на несколько голов выше.
Очень плохо было с офицерами. Петр объявил на Западе что-то вроде набора, и в Россию хлынула масса авантюристов, которым все равно, кому продавать свою шпагу.
И это было бы ладно. На первое время. На беду, слишком многие из прибывших ничего толком не умели и не хотели уметь. Не знаю, купили ли они свои патенты, или это нынешний среднеевропейский уровень, но, будь моя воля, многих я бы не поставил в строй даже рядовыми.
Плюс ко всему большинство офицеров почти не владели русским языком и не особо стремились к этому. Нет, попадались всякие. Мой доблестный Дитрих – пример противоположного рода.
Хуже всех из наемников были поляки. Понять их солдатам было легче, братья-славяне как-никак. И саблей владеть в большинстве они умели. Но этим познания ограничивались. Пехотный строй для них был непостижимой наукой. Поэтому научить солдат они ничему не могли. Зато смотрели свысока, словно не слуги отечества перед ними, а дворовые холопы.
Как же, шляхта, мать ее так! А кроме гонора за душой – ничего. Интересно, почему так похожи слова гонор и гонорея? Словно одно – производное от другого.
Один такой гонористый чрезвычайно обиделся, когда я вспылил и в ответ на его спесь при всех покрыл распоследними словами. Он даже вызвал меня на дуэль. Великовозрастный щенок.
Он не учел силу моей злости. Я тут же предложил дать ему удовлетворение прямо перед строем роты. После чего выбил у наглеца шпагу и нанес ему пару ударов. Кулаком. Под молчаливое одобрение солдат.
Надо было видеть окровавленную морду этого хама, когда он с трудом выбрался из принявшего его сугроба. А еще лучше – прочитать жалобу царю на учиненное мною публичное поношение его чина и знатного рода.
Петр выслушал мои объяснения о недопустимости пререканий с начальством, которые царь как наиглавнейший из начальников полностью одобрил. Итогом был вылет офицера со службы на все четыре стороны.
Не знаю, в какую армию он в дальнейшем направил свои стопы. Мы ничего не потеряли, зато кто-то приобрел некое бесценное (цена – полуполушка в базарный день) сокровище. С чем их можно поздравить.
Это была одна из моих самых легких разборок с Петром. Иногда бывало много хуже. Как после взятия Керчи. Тогда один из бывших флибустьеров, Бертран, уже в Таганроге попробовал расплатиться в кабаке сохранившимся у него песо. Бравый моряк не ведал, что всякое хождение иноземной монеты на территории России является делом запрещенным и строго наказуемым.
Будь Бертран хотя бы трезв, он сумел бы отбиться, когда в кабак ввалились тайно вызванные целовальником солдаты. Еще счастье, что я вскоре прибыл в город. В противном случае Петр вполне мог бы лишиться хорошего моряка.
Пришлось мне повторить визит дона Руматы в Веселую башню. В смысле – в местный, недавно построенный филиал приказа пыточных дел. Вышло довольно похоже. Разве что Бертран не был, подобно барону Пампе, подвешен вниз головой. Он даже на дыбе не успел еще побывать, хотя еще бы немного…
Чем горжусь – повторить подвиг давнего кумира с перебиванием одним ударом стола я сумел. А удалиться вместе с освобожденным даже проблемы не возникло.
Зато когда Петр самолично отчитывал меня за самоуправство, не желая слушать оправданий, это был номер. Я выслушал о себе столько гадостей, что о существовании некоторых даже не подозревал. Вернее, не относил до того вечера на свой счет.
Обошлось. У Петра здравый смысл все-таки частенько брал вверх над праведным гневом и иными эмоциями. Главное тут было разъяснить, что существованию России и нынешнего строя данное событие не угрожает. В случае с Бертраном имело место незнание законов. В другом – еще что-то.
В том смысле, что поводов для оправдываний находилось достаточно. По счастью, не слишком серьезных.
Проблему с офицерами мне удалось разрешить лишь отчасти. Пришлось надавить на Петра. В итоге сорок человек из моего полка были произведены в офицеры и распиханы по новым частям. Получилось по одному, по два на роту. Хоть что-то.
Я ведь не был ни командиром бригады, ни командиром дивизии. Полк пока оставался самой крупной воинской единицей. Более крупные части формировались по мере необходимости и расформировывались по исчезновению надобности. Генералы же вне войны являлись не столько командующими, сколько инспекторами. Этакими высокопоставленными поверяющими с некоторыми правами и неограниченными обязанностями.
Дворянская конница тоже стала потихоньку расформировываться, а на ее месте создавались драгунские полки. Но тут я настоящим специалистом себя не считал. Я на лошадь впервые сел уже на Гаити. Какой из меня кавалерист?
Большую часть времени я проводил где угодно, только не в Коломне. То мчался в Воронеж, то на юг, а в Москве приходилось бывать столь часто, что Лефорт даже отвел мне пару комнат в своем дворце.
Хороший человек Франц! Пусть никудышный полководец и адмирал, зато всегда готов поддержать толковое новшество. Даже казармы для солдат он построил первым. В краях, которые позднее стали именоваться Лефортово.
И только в своих деревнях мне до сих пор бывать не довелось. Все никак не хватало на это времени.
Кто и когда решил, будто прошлые века отличались неторопливостью? Плюнуть бы тому человеку в морду!
После Нового года, не нынешнего, справляемого в сентябре, а европейского, январского, заболел Лефорт. Вначале я не придал этому значения. Все мы не юноши. Мало ли что бывает?
Уже попозже, трясясь в возке в Тулу, я вспомнил то, что не должен был забывать. О смерти Лефорта еще до Северной войны.
Нам так и не удалось полностью переиграть нелепый стрелецкий бунт, только видоизменить его, и все-таки снова и снова мы пытались исправить известное нам, сделать чуточку лучше.
