удерживало меня на этом свете. Мне так одной одиноко, я как жалкий воздушный шарик, который отвязался и улетел на небо, и никто его не ловит и не гонится за ним, потому что он никому не нужен, я никому не нужна, я так одинока, и я больше не знаю, кто я такая!
Меня потряхивало. Хотелось зарыдать горючими слезами, но я сдержалась, потому что гастропаб – не совсем подходящее место для подобных истерик.
Все подскочили ко мне, начали утешать, говорить, что все хорошо. Что у меня все замечательно. Что я не одна, что у меня есть они, я им нужна и они за меня держатся, и я не улечу никуда в безвоздушное пространство, и даже если начну улетать, то они за мной погонятся и догонят. Напомнили, что есть на горизонте Марк, который все еще не спешит и не торопит события, и у нас с ним ничего такого еще не было, и романтика как-то сменяется разочарованием, ведь сколько можно просто целоваться, а целуется он неплохо, так что и остальное должно у него получаться вполне себе зачетно. А может быть, он в постели никакой и поэтому пытается увильнуть (Ханна до сих пор считает, что у него прибор маленький), тогда какого хрена я на него трачу время, ведь есть же другие мужчины.
Они уверяли меня, что я очень годный трофей, что любой был бы счастлив быть рядом со мной. Колин гладил меня по спине. Ханна лезла обниматься, но спьяну все время заваливалась на бок, ее ловил и обнимал Сэм. Все были так добры и милы, и мне немного полегчало от того, что все старались меня утешить. Хотя та женщина, глядевшая на меня в зеркале, и мое изумление, когда я не могла понять, кто она такая, и если она – это я, то кто тогда я – так меня и не покинули.
Воскресенье, 30 июня
Все знают: если что-то слишком хорошо, чтобы быть правдой, то скорее всего, так оно и есть. Воистину, верно так говорят. Я была удивлена, приятно поражена и поняла, что годы, потраченные на крики «Да выйдет кто-нибудь с собаками погулять или нет?», не прошли впустую. Сегодня утром Питер вразвалочку спустился вниз вместе с Тоби, который у нас ночевал, и эти двое заявили, что пойдут с собаками на прогулку. Нежданно-негаданно-непрошено. И мне даже не пришлось выманивать их со второго этажа запахом жареного бекона. Сами проснулись, сами спустились. Чудеса да и только! И даже как будто причесались, а уж облились дезодорантом и парфюмом так густо, что задохнуться можно было. За ними тянулся тяжелый шлейф Dior Sauvage, который Питер получил от меня в подарок на Рождество, а самих пацанов тянули на буксире из своих поводков Джаджи и Барри, которые были только рады гулять хоть с кем в любое время.
Вот должна была я почувствовать, что быть беде. Это же так непохоже на Питера. Что-что, а Dior Sauvage должен был меня надоумить. Ведь он не открывал ту бутыль с зимы. Но я же наивная и непуганая, просто сделала себе спокойно чаю, села завтракать в тишине и покое. Через сорок пять минут звонит мой телефон. Высветился номер Тоби. А Тоби мне никогда раньше не звонил, ни разу. Он ведь, как и все подростки, беспричинно боится использовать телефон по прямому назначению, а именно позвонить и поговорить.
– Алло, Тоби? – ответила я на звонок.
В трубку помолчали, потом Тоби ответил:
– Эллен, м-м-м, тут типа такое, как бы, произошло, это.
– Что произошло, Тоби? Говори же!
– Ну, Питер типа ногу как бы повредил слегка.
– Что значит повредил?
– Ну, это, как бы он на забор залез и типа упал.
– На какой забор? Что он там делал?
– Стоял типа.
– Я это слышала уже. Да что с ним такое? Он сильно ушибся?
– Ну, он типа не может идти как бы.
– Не может идти? А вы далеко от дома?
– Не знаю. Тут типа одна женщина говорит, что вызовет «скорую».
– Зачем «скорую»? Зачем устраивать это? Так, ждите меня, я сейчас буду. Придется его забирать, а то там уже толпа собралась, что ли? Он, наверное, просто подвернул ногу. Расходится, полегчает. Так, ждите, я сейчас приеду, не волнуйтесь.
Я запрыгнула в машину и поехала к парку, чертыхаясь про себя на своего недотепу-сына и толпу зевак, которые так и жаждут крови и вызывают «скорую» почем зря. Мальчишки все время откуда-нибудь сваливаются. Если бы я вызывала «скорую» каждый раз, когда Питер откуда-нибудь падал и жаловался, что помирает, то Минздрав давно бы разорился на нем одном.
Резко притормозила у ворот парка и побежала внутрь искать мальчишек. Долго искать не пришлось, потому как толпа собравшихся вокруг них гуляющих была видна издалека.
– Питер, ну честное слово, – начала я громко возмущаться, – и что ты тут затеял? Давай вставай, я уверена, ты можешь встать. Поднимайся!
Питер лежал на земле, весь бледный, на лодыжке у него находился пакет с замороженной кукурузой, предоставленный миссис Дженкинс, которая шла в это время из магазина.
– Мам, мне очень больно, – прошептал он.
– Питер, что, настолько больно? Ты до машины сможешь дойти?
– Не смогу, мам, реально, не смогу встать, – застонал он.
– Машина тут недалеко! Давай, доскачешь на одной ноге.
В эту минуту Франк Уотсон, местный самоназначенный спасатель и деревенский доброволец, снял пакет с кукурузой с ноги Питера и посмотрел на меня с укоризной.
– Боюсь, у него нога сломана, – сдержанно произнес он. – Ему нельзя двигаться. «Скорая» должна вот-вот подъехать.
– Ох ты же господи, – вырвалось у меня с досады, но когда пакет убрали, то я увидела, что нога у него лежит под каким-то странным углом. Так еще она распухла и стала как у слона. Толпа в гробовом молчании с осуждением глядела на мать, которая понукала сына встать и пойти со сломанной ногой в машину.
– Ну-ну, сынок, – слабо сказала я, – мама с тобой. Все будет хорошо. Не волнуйся, малыш. Мама тут, – повторяла я в растерянности, но пыталась показать себя заботливой и любящей матерью, каковой я на самом деле и являюсь (просто с Питером никогда не знаешь, как себя вести, он такой ипохондрик, весь в отца).
– А где собаки? – шепотом спросила я у него. Он еще больше побледнел и даже стал зеленеть и покрываться потом.
– Они с Тоби.
Тоби ошивался где-то на заднем плане, за спинами зевак, собаки тоже были с ним, я видела,
