прямо посреди семерки четвертая парка, Гадютая, все время старалась усыпить сестер с помощью песен и красочных рассказов, а сама той порой стремилась испортить им работу. Ежели ткань чьей-то жизни попадала ей в руки, то постигали того человека различные бедствия и несчастья.
На то, чтобы препятствовать Гадютае творить зло, была поставлена пятая парка — Саргетая, ведшая с сестрой беспрестанную и непрерывную борьбу. В обязанности шестой, звавшейся Нукиритая, входило пересекать ножницами ткани человеческих жизней, тогда звезды, прикрепленные к нитям этих тканей, срывались и гасли в воздухе, а человек, к которому относилась каждая конкретная ткань, неизбежно умирал.
Наконец, седьмая и последняя парка, Ишкалетая, брала в свои руки отрезанную ткань, отмывала ее набело и шила каждому умершему рубашку для ношения в загробной жизни.
Всем этим богиням посвящали специальные камни, установленные на берегах рек. У каждого человека был свой отдельный камень, на котором он приносил паркам дары. В Литовском крае верили, что каждую лунную ночь парки собираются на речном берегу, садятся на камни и принимаются за свою работу.
Андрей не знал, где расположен был камень Варвары-Вайвы — как-то не зашла у них речь о таких, казалось, пустяковых вполне мелочах, не удосужилась жена открыть ему сокровенную до поры тайну. Но точно понимал, где поставит камень Александра Федоровича — аккурат на мысу в реке Омовже, смотрящем прямо на стольный для бывшего — Внуков четко осознавал: сделает все возможное и от него зависящее, а даже и нет, но впредь будет так — Дерптского епископства град Юрьев. И вся окружная земля до скончания веков останется русичской, не будут править ей пришлые иноземцы — датчане да немцы.
Слева от себя, там, где стоял святитель Симеон, Андрей услышал тихий вздох. Православный епископ перекрестился, глядя на устроенные по-над кроватью образа, глубоко поклонился усопшей и вышел из горницы, по дороге запалив одной из выложенных рядом спичек фитиль новой толстой сальной свечи. «Пора бы уже и на восковой свечный припас дело переводить», — мелькнуло было, но отогнал Внуков от себя эту пугливо-робкую и столь уместную по времени мысль, твердо приказав ей вернуться тремя днями позже, когда завершатся похоронные и первые поминальные хлопоты...
...Того, что любовь его великая может не пережить роды, впервые в разговоре один на один сказала Андрею еще Бируте, освобожденная вместе с Варварой-Вайвой из Кенигсбергского замка. Она детально и в красках расписала содержание пленницы в неволе у Орденского комтура, и Внуков даже как-то пожалел, что пренебрег при расставании с ним полезным рецептом окончания жизни, который в качестве одного из любимых для такого рода людишек предлагал другу своему Данило Терентьевич. Сейчас майор с жуткой и какой-то отчаянной радостью точно вернулся бы к тому разговору.
Впрочем, все, казалось, шло к тихому и счастливому разрешению от бремени, Организм выросшей в благословенном Литовском крае жемайтки вроде бы со всеми выпавшими на его долю тяготами справлялся вез видимых снаружи потрясений, Внуков даже решил в одно время для себя, что попросту переборщила со своими мрачными предчувствиями вайделотка, что все обернутся в итоге хорошо.
Водыв назначенный деньотошли к вечеру, а уже около полуночи верхнюю горницу терема Андрея и Вайвы, превращенную, как здесь водилось, в родильную палату, огласил первый крик новорожденного младенца. Измученная недолгими, но яростными почти схватками жемайтка приоткрыла глаза, слабо и устало улыбнулась и потянула ослабевшие ручонки к сыну, которого ухватисто держала проверенная бабка, принимавшая в эту жизнь еще и самого Федора.
Как раз в ту минуту внутрь вошел Внуков, ждавший все эти часы под дверью, и успел увидеть мгновенно, словно сфотографировать в памяти открывшее ему. Вайва, приняв с помощью бабки ребенка, внимательно, как могла, оглядела его и положила обочь к себе, пытаясь тут же покормить впервые,тыкаясь сыну в губы ияжелым, сочашимся молоком сосцом, но уже через пару минут сомлела и забылась сном, снова расцветив лицо свое довольной на этот раз улыбкой.
А еще через полчаса княжна отошла тихо и даже незаметно. Только внезапно забилась, как в падучей, приставленная следить за ней девка, заполошно заорали сразу несколько женских голосов, Андрей бросился на колени перед все еще измазанной кровью постелью — не успели даже белье поменять на чистую холстину — и принялся растирать любимой руки, тормошить за плечи, целовать исступленно.
Эх, была бы при майоре знаменитая спецназовская мини-аптечка, да кто ж берет такой слишком специфического характера припас в мирную вполне внешне командировку, почти что загородную, почитай, прогулку! Спустя еще пять минут все было кончено, хоть и подносили к губам Вайвы несколько раз протертое чистой сухой тряпицей зеркало, пытаясь поймать хоть какую-то частицу ушедшего навек дыхания, и спешно поднявшийся за это время по лестнице, громко стуча по ступенямпосохом, епископ Симеон застыл на несколько минут в тягостном изумлении и —закрыл отошедшей роженице глаза.
Не вмешались на сей раз в происходящее ни старые литовские или русичские боги, не молвил ни слова и дошедший от Чермного через Греческое море до Руси Иисус, хотя и была у Андрея до поры какая-то истовая надежда, что — а вдруг? Но не попадает в таких случаях в жизни человеческой, как и на другой,
