взглядом троих будущих следователей, усевшихся рядком на стульях, он указал на тело, готовое ко вскрытию, огромное количество пробирок и градуированных склянок, поставленных рядом.
– Убитого, возможно, просто споили, мертвецки пьяным подтащили к лестнице, надели удавку. Но человеку, с которым убитый выпивал в подвале, он доверял. Более того, называл своим братом. Поэтому я должен произвести вскрытие методом полной эвисцерации и взять пробы на все известные виды ядов.
Он сделал первый надрез.
– Будьте готовы к тому, что ради правды придется делать много лишнего.
Притихшие и молчаливые стажеры следили за всеми его действиями. После тщательного осмотра всего органокомплекса, Грених принялся собирать по банкам содержимое пищевода, желудка, вытянул около метра тонких кишок, отскоблил части почек, печени, мочевого пузыря, легочной ткани, селезенки, собрал в банки часть головного и спинного мозга, сердца и кровь, в нем содержащуюся, уложил волосы, ногти и куски костей. Орудуя скальпелями, пилами, ножницами, зондами, молотками, лупой, Грених резал, пилил, топил органы в чаше с водой.
Часы шли за часами, студенты один за другим засыпали, опуская друг на друга головы. Иногда, устав, он и сам опускался прямо на пол, садился, ложился звездой на спину, разбрасывая по сторонам руки и ноги, гудящие от усталости, опять вставал и все думал и думал. Кто этот человек? Чем он живет? Чего он хочет? Чего боится? Кого любит? Есть ли у него принципы, правила, кодекс чести? Был ли он кем-то обижен? Был ли он сильно влюблен? Мать Коли единственная ли его симпатия? Он уже считает Колю своим ребенком. Ему нравится думать, что у него есть семья. Почему он выбрал их? Мог ли Коля быть его сыном? У них со Швецовым что-то общее в черноте взгляда, какая-то смущенность, неловкость, нет… трусоватость и огонек чертовщинки.
Грених поднял голову на этой мысли, в одной руке держа пробирку, в другой – лакмусовую бумажку, посмотрел перед собой в пустоту стены, выложенной белым кафелем.
– Тысяча девятьсот двадцать восьмой минус неполные шестнадцать. Коля декабрьский. Тысяча девятьсот двенадцатый. Еще минус девять месяцев. Как раз когда семья Бейлинсон перебралась из Москвы в Рязань, в усадьбу близ Задубровья, которую выставили на торги, а какой-то родственник или знакомый якобы «выручил». А что, если это он и был?
Часы показали семь утра, когда Грених собрал все бумаги составленного им акта, растолкал стажеров, чтобы те его подписали. Голодный как волк, сразу двинул в следственную часть.
На улице с ночи шел дождь. Спрятав папку за пазуху, подняв воротник пальто, ниже на лоб натянув шляпу, он добрался пешком до Гоголевского бульвара, потому что опять на Кропоткинской не ходил транспорт. На Бульварном кольце все же успел перед тяжелым днем, обещавшим грандиозную битву, забежать в только что открывшуюся чебуречную и проглотить под дождем, на бегу до трамвайной остановки, вчерашний черствый чебурек, с горечью вспоминая, что Ася никогда не отпускала его на работу без завтрака, а если он убегал раньше, то исхитрялась сунуть в портфель завернутый в бумагу бутерброд.
– Ну что? – влетел он в кабинет Фролова, весь насквозь промокший, бросил заключение о вскрытии ему на стол. – Нашли пальцы Швецова в подвале? Совпали?
Алексей вскочил с таким лицом, словно перед ним выросла статуя Командора. Судя по его виду, домой он ночью тоже не попал. Стол его был завален старыми делами.
– Вы что же, с самого утра… решили приступить… – пробормотал он, оглядывая промокшее пальто Грениха.
– А чего тянуть? – тот снял шляпу и принялся стряхивать с нее капли. – Швецова надо как можно скорее вывести на чистую воду. Он очень хитер. Отпечатки сняли?
– С этим все очень эм-м… непросто… – затянул Фролов и показал на кучу раскрытых папок. – Я тут пока с Сацуком не разобрался еще.
– Что значит «непросто»? – вспылил Грених, чувствуя подвох. – В подвале пыльно, там отпечатков полно.
– В том-то и дело. Десятка полтора, если быть точным.
– Ну а на бутылке, стакане, на предсмертной записке?
– На предсмертной записке на уголке есть небольшой след, очень слабый.
– И он совпал с отпечатком Швецова?
Фролов опять опустил голову, пряча взгляд и краснея.
– Константин Федорович! – выпалил он, набрав воздуха в грудь, но обращаясь к бумагам на столе. – Я не брал отпечатков у Швецова. Мне кажется, вы погорячились… на его счет. Нет доказательств, что он взорвал перевязочный пункт. И признаний он вам никаких не сделал… Да, он воспользовался вещевым мешком Швецова. Такое могло случиться с человеком после взрыва, в помутнении… Но ведь это же не может враз перечеркнуть всего того, что он сделал для страны… Давайте не будем торопиться и…
Грених не дослушал его слезливую речь.
– Отпечатки нужно было взять для дела об убийстве Бейлинсона. Дай мне папку, – оборвал его он.
– Что вы хотите делать?
– Дай, я сказал!
– Если только я уже не отправил карточки обратно в угрозыск… – Фролов принялся копаться в бумагах на столе, раскидывая карандаши, перемещая папки целыми кипами из стороны в сторону, пока дрожащими руками не протянул одну из них Константину Федоровичу.
Грених быстро пролистал, отметив, что результаты дактилоскопической экспертизы не содержат карточки Швецова, нашел написанное самим Фроловым направление прокурору на дактилоскопию, не отданное ему.
Сверля следователя ядовитым взглядом, Грених набрал номер Регистрационно-дактилоскопического бюро при угрозыске и вызвал дактилоскописта, попросив взять все необходимое для процедуры.
Тот явился через десять минут, но не потому, что Большой Гнездниковский тут рядом через Тверскую. Грених был столь резок по телефону, что на том конце провода не сообразили, кто звонил, перепугались и решили не тянуть резину.
На пороге стоял невысокого роста серенький человечек в широкой, с чужого плеча мокрой шинели, держа в руках чемоданчик. Он выглядел жалко, промок, дрожал, пытаясь убрать с лица назад жидкие пряди непонятного цвета.
– Простите, что оторвали, Иван Григорьевич, – расплылся в виноватой улыбке Фролов и бросил хмурый взгляд на Грениха.
– Забыли кое у кого взять пальчики, Сербин, – ледяным тоном объяснил профессор и тут же, не давая тому опомниться, распахнул дверь и увел специалиста на пятый этаж.
К прокурору было попасть чрезвычайно сложно, перед дверью в его кабинет уже собралась непроходимая толпа, но Грениха это не остановило. Он двигался сквозь нее, как ледокол «Ермак» среди айсбергов Северного Ледовитого океана, все отскакивали от человека, идущего таким стремительным шагом. И, когда дверь на мгновение открылась, чтобы выпустить одного посетителя и впустить другого, Грених вырос в проеме каменной стеной.
– Дело чрезвычайной важности, прошу простить, – сказал он, сердито глянув на ошарашенного посетителя, было сделавшего шаг. Тот невольно дал дорогу.
