Но зато в сумке на кухонном столе есть пистолет. Плавно, как в замедленной съемке, она начала поворачивать к выходу, и тут ад обрушился на нее сзади. Мозг воспринимал происходящее урывками, словно в пульсирующих вспышках слепящего света. Закутанная в черное фигура. Глаза, рот, ничего больше. Бешеные глаза. Черная дыра рта. Он вынырнул из темного угла за капотом «Кадиллака», как призрак, встал у нее за плечом, высоко подняв руку.
У Элизабет вырвался сдавленный вопль. Кто-то наступал на нее, его рука опускалась вниз. Элизабет с криком рванулась вперед, что-то твердое наотмашь ударило ее по плечу, и боль пронзила всю левую руку до самых кончиков пальцев. Стакан с молоком полетел на пол и разбился вдребезги. У Элизабет замелькало в глазах, она оступилась, потеряла равновесие и упала на колени прямо на стекло. В правое колено впился осколок, но в горячке Элизабет почти не почувствовала боли. У нее подгибались ноги, перед глазами плыло, кружилось, будто на гигантской карусели, но сквозь предобморочную дурноту громкий голос словно кричал прямо ей в уши: беги или умрешь! Беги! Беги! Беги!
Она поползла дальше, непослушными пальцами схватилась за машину, чтобы как-то подняться на ноги. Сзади раздалось приглушенное проклятие: преследователь сражался с преградившей ему путь открытой дверцей. Второй его удар обрушился на «Кадиллак». Дверца с грохотом закрылась, но в этот момент Элизабет уже вскочила на ноги и побежала.
От ужаса ее бросало то в жар, то в холод. Ощущение было как в кошмарном сне, когда бежишь, бежишь изо всех сил, но вперед не продвигаешься, и чем больше стараешься, тем медленнее двигаются ноги. За шумом крови в ушах до нее доносились глухие удары, собственный испуганный лепет, невнятная ругань преследователя за спиной.
Она задела бак с мусором, и на пол с грохотом посыпались пустые жестянки из-под кока-колы, бутылки, кон-сервые банки. Сзади снова раздались проклятия, топот, но Элизабет не оглянулась посмотреть, упал нападавший или нет. Она выскочила из темного сарая на залитый лунным светом двор и побежала, не думая ни о чем: ни о боли, ни о смерти. Ни о чем, кроме того, чтобы поскорее добраться до дома, до лежащего на столе пистолета.
Крики распороли тишину ночного леса, как кинжал на взмахе — воздух. Серый мерин Дэна вскинул голову, фыркнул и нервно загарцевал на месте. Привстав в стременах, Дэн дал коню шенкеля, тот помчался вперед, напролом через густой подлесок, лавируя между деревьями. Дэн только успевал пригибаться к его шее, чтобы веткой случайно не выбило глаз. Мыслями он был уже там, по другую сторону рощи, с Элизабет, и сердце у него едва не выпрыгивало из груди.
Проклятье, как это он недодумал; надо было приставить к ее дому охрану, кого угодно из помощников, хоть Элстрома, если все остальные заняты. Ей угрожали по телефону, потом разгромили редакцию. Господи, она чуть не стала свидетелем убийства — и он бросил ее одну!. Неважно, что уже сам направлялся к ней, что собирался бодрствовать всю ночь; несколько часов она была совсем одна. А убить человека — дело нескольких минут. Даже секунд.
Что, если на эти несколько секунд он опоздает?
Нет, нечего думать, нечего травить себя. Дэн снова ударил пятками в бока серому; тот полетел еще быстрее, перемахнул через упавший ствол, и за деревьями показалась ферма Дрю. Конь вырвался на опушку и без остановки проскакал через двор к самому дому. Дэн опустился в седло, натянул поводья, серый резко осадил назад, присев на задние ноги, отчего передние разъехались в стороны на скользкой траве лужайки.
Тем временем Дэн, не дожидаясь, пока конь остановится, спешился и побежал к дому. При каждом шаге боль клещами впивалась в колено, но он ее почти не осознавал и не замечал; полностью подчинившись инстинкту — инстинкту не полицейского, а мужчины, — он одним прыжком вскочил на крыльцо, рывком распахнул сетчатую дверь и, не снижая скорости, ворвался в дом. Если она ранена, если умерла… — Элизабет! — крикнул он, вбегая в кухню. Здесь было темно, по углам гнездились тени. Полосы лунного света выхватывали из мрака очертания кухонной утвари и стоящую у стола фигуру. Вдруг фигура обернулась к нему, и лунный луч упал на серебряно блеснувшее дуло пистолета в ее руках.
Играя за рейдеров, Дэн недаром славился своими молниеносными бросками: он мог достать мяч практически из любого положения, хоть в двух сантиметрах от земли; не думая о боли, бросался в ноги противнику. Теперь тело вспомнило это само, без его участия: не спуская глаз с пистолета, он пролетел через комнату, вытянув руки вперед, и его пальцы сомкнулись на запястье чужой руки. Обрушившись на неизвестного всем весом тела, он увлек его за собой на пол, и оба в обнимку покатились по линолеуму, задев козлы. Тяжелый лист фанеры с грохотом свалился, пистолет вывернулся дулом вверх, оглушительно выстрелив в потолок, посыпались увесистые куски штукатурки.
Несколько из них попали Дэну по ребрам. Он заскрежетал зубами от боли, приподнялся, выбил пистолет из руки противника на пол и оттолкнул его подальше; затем оперся на ладонь и посмотрел вниз.
— Элизабет!
Она лежала под ним с белым от ужаса лицом. Дэна захлестнула волна облегчения пополам с гневом и запоздалым страхом. Он стал осторожно подниматься, чувствуя, как трясутся поджилки. Гнев казался ему самым безопасным из обуявших его трех чувств, и он дал ему полную волю.
— Господи! — взревел он, сидя на корточках. — Что еще взбрело вам в голову?
Не дослушав тираду до конца, Элизабет кое-как поднялась на колени, бросилась ему на шею, обвила его руками, чуть не повалив, и уткнулась головой в грудь.
Гнев угас как-то сам собой, а на смену ему пришло нечто иное. Дэн не хотел определять, что это было, но удержаться и не обнять Элизабет не смог. Он не думал ни о чем, просто гладил ее по плечам, по спине, по волосам, тихонько целовал в висок, а она жалась к нему и так дрожала, что он испугался, здорова ли она.
— Что случилось? — наконец спросил он, отстраняя ее голову от своего плеча и осторожно убирая с глаз мокрые волосы. — Что такое, детка?
Казалось, Элизабет не замечала его ласки: она все еще не оправилась от шока. Ловя ртом воздух, задыхаясь, урывками рассказала, что произошло, закончив на том, как исступленно рылась в сумке, ища пистолет.
Хмурясь, Дэн поднял оружие с пола и велел ей не двигаться с места, а сам вышел во двор осмотреться.
Кто бы там ни был, он давно скрылся. В амбаре никого, кроме жучков-древоточцев, не оказалось. В сарае, где стоял «Кадиллак», из норы появился любопытный опоссум, постоял столбиком среди разбросанных бумаг, блестя черными бусинками глаз, неспешно повернулся и скрылся в куче мусора у входа.
Незваный гость мог быть убийцей Джарвиса, размышлял Дэн, выйдя из сарая, чтобы поймать и привязать коня. Если так, упущен великолепный шанс схватить выродка. Но кто бы он ни был, убийца или нет, он что-то искал. Что? Записную книжку Джарвиса? От этой мысли настроение у Дэна испортилось еще больше.
Он поставил серого к коновязи, ослабил подпругу и вернулся в дом. В кухне уже горел свет. Элизабет пыталась хоть немного прибраться. Мужская сорочка длиной почти до колен казалась на ней огромной. Смаргивая слезы, она подняла с пола стоптанную кроссовку, стряхнула с нее крошки штукатурки. Дэн взял кроссовку, бросил в кучу у холодильника, обнял Элизабет за плечи и усадил к столу.
