уж далекие, бывало, что так силу и передавали. От наставнице ученице… и наставница длила жизнь в молодом теле, и ученица обретала знания и мудрость.
Жутковато.
Нет, просто-напросто жутко.
И жуть эта такого свойства, что душа немеет. И в голове одна-единственная мысль — а… сколько таких еще? Камней. И женщин, которые притворяются не собой? Которые собой давно быть перестали.
— Я о том доложусь, куда надобно, — князь снова понял и усмехнулся печально. — Так что могут приехать. Поспрошать. Вернее приедут точно. Ты отвечать отвечай, но помни, что власти их тут нету. И коль наглеть станут, то Мира вон кликни. Или этого олуха…
Про кого он?
Хотя…
Ясно. Молчу. Киваю.
— На деле этакое случается редко. Последнюю темную ведьму еще при отце моем упокоили. А заемную душу и того раньше…
Не сильно успокаивает.
Честно.
Но молчу. Это все… нервы, одни нервы. С такой жизнью их не напасешься.
— Идите, отдыхайте, — повелел князь. — Ночь на дворе. Утром оно все полегче будет. Утром оно всегда легче… Маверик, гостевые покои приготовил?
Я хотела было заикнуться, что домой вернусь. Но… тьма за окном. И ощущение присутствия. Чего-то… чего-то такого, неназываемого, но пробирающего до костей.
И ему, чем бы оно ни было, не станет преградой забор.
Да и в ведьмин дом он заглянет, коль пожелает, как заглядывает в княжеский. Поэтому я сказала:
— Спасибо.
Глава 38
В гостевых покоях пахло лавандой. И запах был терпким, резким, раздражающим даже. Я хотела было открыть окно, но…
Тьма за ним все еще казалась живой. И я убрала руки от рамы.
Обняла себя.
Вздохнула.
Стало вдруг тоскливо-тоскливо. И себя жаль, хотя меня-то что… я-то жива, цела и невредима. Только, если Розалии нет, то… нужна ли я?
Кому?
И не случится ли так, что завтра уже Афанасьев объявится, исчезнувший в неведомые дали? Придет и скажет, мол, Ласточкина, большое тебе человеческое спасибо, но теперь свободна.
Дом продам.
Наследство… книгу у меня он не заберет, как и силу. Только… на глаза наворачивались слезы, я бы даже всплакнула, но почему-то в этой чистой и роскошной, но какой-то подавляющей комнате, не плакалось.
И потому я сделала единственное, что было в моих силах — забралась в кровать.
Легла.
Вытянула руки поверх одеяла.
В самом деле, Ласточкина, что за сопли на пустом-то месте? Попросит Афанасьев? Так ты же знала, что тут временно. Снимешь квартиру, деньги-то есть и забирать их никто не станет. Квартира тоже найдется. Князя попрошу. Не откажет. Он мне должен, но и не в этом дело. Он сам по себе не откажет. Свята еще поможет… да и мало ли в городе добрых людей.
Останусь пусть не участковой ведьмой, а так себе, вольною. Распределение я отработала. Денег от оборотней хватит не на один год.
И…
И как-то спокойно стало.с
Мне ведь еще ведьмину ночь пережить. И врата запертые отыскать. Отворить. Сделать выбор, а какой — того не скажут, но почему-то никто из тех, которые до меня, его не сделали.
Я вздохнула.
И почти успокоившись, провалилась в сон.
Серая земля.
Серая-серая. Я даже не представляла, что может быть настолько концентрированный серый цвет. Серое небо. Серые следы, уходящие куда-то вдаль. И ощущение тоски, безнадежности, которое нахлынуло в этой вот серости. Даже дышать стало вдруг тяжело.
И стоит ли…
Погоди, Ласточкина, это что-то не то. Не так. Я заставила себя встряхнуться. Стало легче. Но… где я?
И главное, зачем?
Правда, кажется, впереди виднеется что-то, то ли тень, то ли фигура. И я к ней иду. Идти тяжело, воздух вязкий, как порой бывает во снах, когда пытаешься куда-то бежать. Здесь же каждый шаг дается с трудом. Но я все одно иду, потому что стоять на месте — это… неправильно.
Чем ближе, тем яснее.
Дуб.
Снова дуб. Тот самый? Он единственный кажется настоящим в этой вот сонной серости. И корни его, вбирая в себя окрестную пыль, все же не теряют красок. Напротив, чем выше, тем ярче становится он. А тяжелые листья так и вовсе кажутся неестественно-зелеными.
— Здравствуй, — я кланяюсь дубу. — Я… пришла. Если ты звал меня.
Источник тоже здесь.
Блестит в корнях.
— Не он, — этот голос тих, но я оборачиваюсь.
Женщина.
Высокая.
Выше меня и, пожалуй, Люта. Выше всех, кого я когда-либо видела. Я ей и до плеча не достану. А еще она бледна. И создана из всех оттенков серого. Почти белая кожа. Волосы цвета графита. Глаза вот разные. Левый — почти черный, а правый — почти белый. Чуть-чуть не хватает, чтобы и вправду черный и белый. Одежда старинная, я такую в музее видела.
Кланяюсь, ибо та, что стоит передо мной, не человек.
— Доброго… дня или ночи, простите, не знаю, как правильно.
Шаг.
Она движется сквозь этот странный мир и оказывается рядом со мной. Пальцы её, неуловимо пахнущие пылью, той, библиотечной, хранящей в себе тысячу и одну тайну, касаются моего подбородка. Я разгибаюсь. И запрокидываю голову, глядя в глаза…
Я уже догадываюсь, кто передо мной.
И мне страшно.
— Не стоит, — та, чье имя не спешат произносить лишний раз, качает головой. — Я вовсе не так зла, как говорят. Совсем не зла. Просто без смерти не бывает жизни. Но отчего-то все боятся меня, а мою сестру почитают.
Знаю.
Даже теперь ничего не изменилось.
И мне стыдно, сразу за всех.
— Забавные вы, люди… — она убирает руку. — Я уже и забывать стала. Чего ты хочешь?
— Я⁈
Вернуться домой, как минимум. Живой. И в своем уме. А то ведь мало ли… старые боги, у них своеобразное чувство юмора.
— Ты оказала мне услугу.
Это она…
— Розалия? — озвучиваю догадку.
— Неслава, — поправляет меня богиня. — Я подарила ей имя. И силу. Она хорошо служила. И я позволила ей взять больше силы. Потом еще больше… и тогда она решила, что может сравняться со мной.
Серьезно?
Это… до чего самоуверенной быть надо.
— Ты понимаешь, — богиня отпустила меня и шагнула к дубу, чтобы нежно погладить кору его. По ней скользнули бледные искорки, которые вошли в ладонь. — Она держала в своих руках многие жизни. И многие души, которые повинна была привести ко мне… видишь?
Она повела рукой.
И я вдруг увидела, что по серой равнине бродят бледные тени.
— Потерялись… в прежние времена такого не случалось. А теперь вот… непорядок, — она покачала головой. — Самой собирать приходится. Хочешь, я одарю тебя силой?
— Спасибо. Меня уже одарили.
Кивает.
— Боишься?
— Боюсь, — призналась я. — Просто вы… людям тяжело рядом с богами.
— И это верно. Она отчего-то решила, что если может собирать души, то равна мне. Еще и в книгу мою заглянула. Я, как узнала, призвала её. Да не дозвалась. Спряталась Неслава. Сумела.
Светлый глаз богини потемнел. А темный — посветлел.
— Но теперь все, как должно. Так что, проси награду…
И смотрит этак, выжидающе.
А ведь и вправду можно попросить. Что? Жизнь долгую? Здоровье железное? Богатства несметные? Что еще человеку от богов надобно?
И понимаю, что ничего.
Такие подарки без подвоха не бывает. А потому я лучше сама.
— Не стоит, — я качаю головой. — Я… не знала о том, кто она. Да и вышло все по большей части случайно. Если б она к источнику не сунулась, жила бы себе дальше.
Взгляд мой к этому самому источнику устремляется. Крохотный он здесь совсем, ладошкой накрыть можно.
— Она… желала к другому богу уйти, — говорю, хотя ей, богине, все должно быть ведомо и без того. — К тому, что…
— Пришел на наши земли? — она чуть склоняет голову.
— Да. Но он её не принял. Точнее та вещь, которая… где-то там…
— Травит наш источник.
— Ваш?
— Мой. И сестры. Вода живая. Вода мертвая, — богиня опускается к корням дуба и зачерпывает той самой воды. Здесь она вновь же серая, только играет, когда становится почти белой, как левый глаз. А то вдруг темнеет, густеет, что деготь. — Мы не враждуем, как то придумали люди. Ни к чему оно. Вот и учинили когда-то… шутку.
Что я там говорила? Юмор у богов и правду специфический.
Шутка.
— И как понять, какая вода будет? — спрашиваю, глядя на эту игру черного и белого, точнее оттенков серого.
— Никак. Та, которая и вправду нужна, — отвечает богиня. А потом смотрит на меня. — Только болеет он. Давно уж…
