больше не будут ходить на занятия. Хотя я, конечно и потеряю на этом кое-какие дивиденды… Это ты мне здорово удружил, поросёнок… Но здесь прав ты: художник не должен опускаться до такой низости…
— Это смерч, — пояснил Тинч. — Смерч, летящий с моря.
— Хм… Так тебе доводилось наблюдать это явление? Какой ты счастливый! Так… А это что за девица? И где у неё подбородок? Да и руки, пожалуй, тяжеловаты… Не её это руки…
И вдруг как-то по-особенному, с дружеской усмешкой, снизу вверх посмотрел на Тинча.
— А я, кажется, знаю, кого ты хотел изобразить… Подай-ка… со стола… листок бумаги и карандашик!
— Судя по всему, она чаттарка. Так? Это значит, скулы, выраженные надбровные дуги, миндалевидные глаза, так? Изобразим ее сидящей… Руки она должна держать вот этаким манером…
— Откуда вы знаете?
— Так сейчас модно. Далее. Ну-ка… — он мельком заглянул в рисунок Тинча.
— Носик с горбиночкой, глазки чуть навыкате… Тонкие, слегка изогнутые губки…
— Вот, а теперь смотри!
И с листка на Тинча, грациозно изогнувшись в причудливой формы кресле, посмотрела его Айхо.
— Нагляделся? — спросил художник. Тинч инстинктивно потянулся рукой за изображением.
— Нет уж, нет уж! — сказал Моуллс. Неожиданно ловко приподнявшись с места, он поднёс листок бумаги к одному из канделябров. Рисунок вспыхнул и опеплился. Моуллс швырнул то, что от него осталось, в блюдце для окурков.
— Потом, как-нибудь, нарисуешь сам… Сам! И, наверняка — гораздо лучше. Назавтра, помимо исполнения обязанностей, начнёшь посещать занятия. Время для приёма пищи выкроишь по своему усмотрению. Об оплате уроков не беспокойся, старина Моуллс… и это как-нибудь переживёт… Да, ещё! Стамеска — это, друг мой — орудие труда, инструмент, а ни в коем случае не оружие. Согласен? Хотя… и тебя можно понять. Я бы на твоём месте… да… Иной бы просто пырнул наглеца его же стамеской в брюхо. Но за испорченный портрет — вычту. Нашёлся, тоже мне… герой романа.
В обрюзгшем лице его при этих словах что-то изменилось. Теперь он действительно походил на того молодого человека с портрета.
— А… Можно я принесу показать другие рисунки?
— Завтра, друг мой… Завтра… Боже, какое это великое, замечательное слово — "завтра"… Да, и спасибо за хлебушек!
3
Однако с завтрашним днем ничего не получилось. Моуллс, простуженный и усталый в скитаниях и поисках натуры, слёг и велел никого не принимать. Тинч по-прежнему обитал в маленькой комнатке в мансарде, только свободного времени поубавилось. В группе он оказался самым молодым, но память о его похождениях и способностях заставляла учеников держаться с ним с боязливой почтительностью. Среди них ему было не очень ловко. В такой обстановке у человека легко заводятся льстецы и завистники. Впрочем, со временем появились и настоящие друзья.
Учебные предметы давались легко. Он быстро и с радостью понял, что почти неощутимые простым глазом закономерности построения мира, что когда-то открылись ему в камне, на самом деле давным-давно известны и вовсе не являются его фантазиями. Правда, законы перспективы он сначала воспринял в штыки, это сильно расходилось с тем, как наблюдал пространство он. Тем не менее, он с готовностью и даже какой-то жадностью впитывал то, о чем говорили преподавателями. Книги по истории искусств в библиотеке Башни, куда он наконец-то получил доступ, он просто проглатывал и спустя какой-то десяток дней стал не просто изумлять, но и пугать учителей. Ему рекомендовали отдохнуть и не загружать излишне голову! А если у меня в голове полно свободного места? — спрашивал Тинч.
Линии… простые и сложные. Штриховка верная и неверная, "соломой". Приготовление красок. Мазки: "вороньи глазки", "снопики", "домики", "гвоздики", "мышиные хвостики", "крылышки"…
Его работа кипела. Обретя возможность свободно пользоваться не только карандашом и бумагой, но даже кистями и полотном, он продвинулся настолько, что однажды Хэбруд, преподаватель истории искусств, присмотревшись к одному из рисунков, с одобрением заметил, что Тинчу неплохо бы вновь повидаться с Моуллсом.
И вот, однажды вечером он, бережно сжимая в руках папку с самыми лучшими работами, снова постучал в дверь мастерской главы школы.
В ночь перед этим событием его посетил ужасный сон.
Что-то тёмное, напоминавшее гигантскую птицу, огромное как поле, опустилось за городом. Из глубины чудовищного брюха опустилась лестница и все жители города потянулись к этой лестнице.
Они поднимались и там, внутри, в огромном зале, снимали друг с друга одежду. Далее они стадом брели в обширный водный зал, где, смеясь и брызгаясь, отмывали тела от пота и грязи. Ещё далее — столь же огромный зал с бассейном, наполненным жидким тёплым маслом. Окунувшись в масло, люди, оставляя по полу жирные капли, весело спешили в следующий зал, где вываливались в муке. В последнем зале дышали жаром и шипели раскалённые сковородки…
Странно, но до этого ему никогда не снились кошмары. Или… то был не кошмар? Быть может, он действительно перезанимался?
Надо будет рассказать обо всем Хэбруду.
С ним у Тинча в последние дни сложились особенно добрые отношения. Тинч знал, что старина Хэбруд — невысокого роста, бородатый, внешне не особенно заметный, был человеком далеко не простым. При самой первой их встрече Хэбруд спросил:
— А скажи-ка мне, Хромой, ты был хромым всегда или…
— Или, — отрезал Тинч.
— Тебе известно, что на третьем этаже есть гимнастический зал? А может быть, ты решил всю жизнь оставаться хромым?
Тинч не знал, что ответить, а наверное — и как благодарить. Вскоре он, помимо учёбы и работы, под учительством самого Хэбруда, вовсю бегал, занимался приседаниями и прыжками, даже похаживал "гусиным шажком", преодолевая боли в ногах, спине, во всем теле. Лазать по канату Хэбруд заставлял его обязательно с использованием ног — приглядевшись, на что способны крепкие руки молодого Даурадеса.
— Ты не хитри, не хитри! Знаю, твоими ручонками можно орехи давить. Ты давай ногами, ногами!
— Хорошо! А теперь — на перекладину…
Меж щиколоток Тинча, в то время, как он болтался на турнике, вставляли листок бумаги, который надлежало не только не выронить, но главное — не помять.
Однажды Хэбруд, заметив, что начинающий подавать надежды ученик ведет себя как-то скованно, подозвал его к себе:
— Что с тобой сегодня?
Тогда Тинч рассказал ему…
Очень реально, как наяву, он видел туманную горную тропу — хотя сам в настоящих горах не бывал никогда. Тем не менее, он понял, что это именно она, почти заросшая колючим кустарником, узкая, с выпирающими тупыми камнями. По тропе гуськом пробирались нагруженные вещами люди, и среди них была Айхо. Она шла последней и очень боялась —
