неподвижная душа словно наполнялась гневливым огнём – и тогда даже дышать трудно становилось. Нехорошо это… Непривычно.
Брат сомкнул пальцы в замок, поразмыслив. Поднял на Ледена внимательный взгляд. Как будто не нравилось ему, когда из уст его звучали любые слова о Елице. Казалось порой, что совсем уж Чаян себе её присвоил, хоть та, верно, ничего об этом и не знала. Но таков уж старший: как в голову себе что втемяшит, так проще порой подчиниться. Да только Елица не из таких, кажется, кто легко влечётся на его обаяние: вот и злится он только пуще, но не отступится – в этом тоже можно было не сомневаться.
– Я отправлю ей навстречу ещё кметей, если ты об этом, – проговорил сухо. – Или что? Сам поедешь? Привык уж быть её стражем.
Леден остановился, оперевшись ладонью на стол. Серые глаза брата потемнели, словно небо перед грозой: ждал он ответа. Того, который услышать хотел – чтобы пуще взъяриться, отчитать так, будто он – родитель, а Леден – дитя неразумное. Хотя всю жизнь как раз всё наоборот и было.
– Отправь кметей, – бросил Леден, выпрямляясь. – Иначе я поеду, верно. Так всем спокойнее будет. Или нет?
И в этот миг тень, что между ними пролегла, как будто стала ещё глубже. Дрогнули у Чаяна крылья носа:
– Угомонись.
– Это ты угомонись, – Леден усмехнулся. – И не зыркай на меня так, словно я тебе горсть муки задолжал прошлой зимой. Пойди, вон, к Зимаве – сбрось злобу. Она рада будет.
Брат ничего больше отвечать не стал – на том и разошлись. Вовсе не хотелось вступать с Чаяном в пререкания долгие и изматывающие – а с ним только такие и случались. Леден вернулся в свою горницу и затаился слегка, увидев, что в дальнем углу на лавке спит Брашко, даже ко сну не переодетый. Сморило парня с дороги – и не удивительно. Странно, что лошадь его не пала: так сильно он её загнал.
Леден ещё немного побродил по хоромине, то выглядывая в окно – на пустые по вечернему часу ристалища – то присаживаясь у стола. И хотелось так невыносимо тотчас же выехать из детинца – Елицу встречать. Уберечь, может, от лиха, что могло её поджидать где угодно.
Спать он улёгся поздно, всё откладывая этот миг, словно чувствовал, что нынче сон не принесёт ему ни отдыха, ни радости. Да так и вышло.
Снова сковал его тот невыносимый холод, объятия которого, коли испытаешь один раз – вовек не забудешь. И дыхание умерло в груди под его гнётом. Леден уже не мог сопротивляться: толстую корку речного льда не пробить. Она стелилась перед глазами изрезанным трещинами полотном. Течение, спокойное, почти ласковое, тащило его куда-то – неважно. Всё одно в конце ждёт лишь смерть. Она уже пробралась острыми твёрдыми пальцами к самым костям. И было у неё лицо настолько чёткое, будто знакомое с самого детства.
Она говорила что-то, эта женщина в богато расшитом жемчугом венце – словно невеста, убранная для дорогого жениха. Всем она невеста, когда придёт срок… Но сегодня срок Ледена не настал.
Разломился толстый – только топором и рубить – лёд. Расползся в стороны огромными осколками. И в омертвевшие лёгкие хлынул тёплый – это зимой-то! – воздух. Насквозь промокшая одежда навалилась на тело страшным грузом, не давая толком пошевелиться, и тут же начала схватываться хрусткой коркой. Леден едва выбрался на укрытый снегом берег, ткнулся лицом прямо в сугроб. От его дыхания тот медленно растаял, оплыл маленькой ямкой. И вдруг по спине потекло ласковое тепло, будто вышло из-за туч вешнее светило. Леден поднял голову, впиваясь пальцами в колючий снег – и едва не ослеп от вида девушки, что стояла чуть впереди. На белой рубахе её, еле прикрывающей щиколотки, вились красные узоры, словно ниточки крови. Две рыжевато-русые косы спускались по плечам до пояса, а ореховые глаза отливали зеленью подсвеченной Дажьбожьим оком листвы. Такие же внимательные, широко распахнутые, как в ту ночь. В пещере, когда она замерла под ним, не испуганная, но настороженная, ожидая следующего его движения.
А сейчас он просто знал её. Вернее, помнил, что узнает… Через много лет. И тогда справится с немочью и сделает к ней шаг. Потом, но не сейчас…
Леден вздохнул – и проснулся. Первый раз после такого сновидения – сам. Брашко уже не было: ушёл тихо, не обеспокоился – а значит, спал Леден без буйства. Странно даже.
За окном уже стояло утро, умытое, чистое, словно после грозы. Скоро выехали из детинца кмети – княженку встречать – и хоть немного на душе стало спокойнее. Сколько уж лет жил, а всё больше убеждался: от девиц порой забот столько, что кажется, лучше бы их и не было вовсе. А забери – и тоскливо станет.
Теперь же только ждать возвращения княжны.
К вечеру безмолвно засверкали зарницы вдалеке, озаряя холодным светом полосу надвигающихся туч. Не успело стемнеть ещё, как пронёсся над городом первый отголосок грома. Взрезалось небо яркими полосами Перунова огня над широкими лядинами, и над хмурым лесом. Загрохотало, заворчало, сотрясаясь, всё вокруг.
Леден стоял на втором ярусе терема, наблюдая за божественным буйством. Поярится сейчас, напугает, взывая к трепету, а после обильного ливня веселее зазеленятся поля, и озимые пойдут в рост ещё пуще.
Но внимание его отвлёк всадник, что спешно, едва не сбив стражника с ног, въехал во двор и остановился у крыльца, не слушая ругани, что сыпал ему вослед часовой.
– Ты кто такой? – окликнул его Леден.
Тот задрал к нему голову, смахивая с лица пыль. Оказалось оно простоватым, каких много за жизнь довелось увидеть в городах и весях, только глаза были сумрачными больно и подозрительными.
– Гонец из Логоста. Боярин Чтибор меня прислал. Намедни там нападение косляков отбили. Еле-еле удалось прогнать. Так вот люди с теми говорить хотят, кто сейчас стол княжеский занимает. Тяжко нам. Подмога нужна.
– Идём со мной, – Леден спустился во двор и повёл мужика к общине.
Передал только выскочившему навстречу отроку, чтобы Чаяна кликнул да воеводу поскорей. Похоже, жизнь в Велеборске становилась день ото дня всё хлопотней.
Скоро брат встретился с гонцом, который назвался Балой, выслушал, не перебивая – и ещё яснее стало, что степняки гораздо сильнее стали давить земли, что остались, как считали они, без княжеского надзора и помощи. Князем становиться никто из тех, кто Велеборск захватил, не спешил, а потому они справедливо думали, верно, что и заступиться за людей будет некому.
Почему-то от мысли этой становилось неприятно и муторно внутри. Словно кого-то подвести пришлось: не только тех, кто остался на землях отца, ожидая, как вернутся княжичи
