бы с вами ни случилось, не забывайте, что теперь вы коммунисты. На насилие мы отвечаем вооруженным восстанием. Всюду работают подпольные организации нашей партии. Еще раз напоминаю: под Псковом и Нарвой красногвардейские отряды разбили отборные немецкие дивизии… Немцы нещадно биты под Николаевом и Херсоном. Отряды партизан долгое время сдерживали наступление сорок первого немецкого корпуса на линии Гомель — Новозыбков — Чернигов. Сейчас они с боями отошли к границе Советской России. Перед нашими отрядами товарищ Ленин поставил задачу — разгромить пятисоттысячную армию германского наместника на Украине, фельдмаршала фон Эйхгорна.
— Наш отряд должен ее разгромить? — наивно спросил молоденький Балайда.
— Это сделают отряды Ворошилова, Сиверса, Киквидзе, Щорса, и наш в том числе. Безоружный, терроризируемый, угнетаемый народ справится с этой задачей. Рабочий класс и крестьянство Украины поднимаются на борьбу против армии немецких генералов, баронов, помещиков… Теперь пошли, товарищи!
Вышли на перрон, усыпанный шуршащим гравием. На вишневом склоне неба жемчужно мерцала Венера. Младший Отченашенко долго глядел на ее ясный, серебряный блеск, мечтательно проговорил:
— Точь-в-точь как брошка на груди моей барышни.
Балайда, не видевший сейчас ничего, кроме этой звезды, почему-то напомнившей ему единственный глаз его кривой матери, спросил:
— А что твоя барышня сейчас делает?
— Разве не знаешь? Носит кирпичи в Межевой, на цегельном заводе, — ответил Отченашенко и любовно улыбнулся.
— Неужели начнут стрелять и начнется сражение? — спросил кто-то позади.
«Начнут стрелять! — Отченашенко вздрогнул и оглянулся. — Может, пока не поздно, домой уйти, подальше от греха?»
Зелеными пятнами светились железнодорожные огни на стрелках, речным блеском серебрились накатанные рельсы. Вдалеке, хекая, будто великан рубил топором дубы, шел паровоз.
Убийбатько быстро и умело, не хуже боевого офицера, расположил свой отряд по обе стороны железнодорожной линии.
— Держись, хлопцы! — ободрял он. — Казаки разговорчиков не терпят, это уж я на себе испытал, в Питере… Без моей команды никому не стрелять!
Из-за посадки показался пыхтящий паровоз. Шел он тяжело, из-под колес летело красное пламя, горели незалитые буксы — на какой-то станции железнодорожники незаметно подсыпали в них песку. Эшелон дошел до разобранного партизанами пути, дернулся всеми вагонами, заскрипел железом и остановился. В окошечке паровоза показалось бесстрастное усатое лицо видавшего виды машиниста.
— Слезай, приехали! — крикнул машинист и дал продолжительный гудок, спугнувший птиц с деревьев.
Из теплушек спрыгнули на землю несколько казаков; звеня шпорами, побежали к паровозу. Навстречу казакам, стегая пыльные сапоги веткой глода, беззаботно шагал механик Иванов.
— Что вы тут наделали, душегубы! — крикнул здоровенный высокий казак с забинтованной головой, озлобленно тыча в лицо механика листком бумаги.
Это был мандат Центральной рады за подписью генерального секретаря Винниченко, разрешавший казачьему полку беспрепятственный проход через Украину. Полк следовал по железной дороге на Дон, к генералу Каледину.
— Так вот она какова, эта Центральная рада! Красногвардейские отряды питерских и московских рабочих, поднявшихся на Каледина, задерживает, а вас, казаков, посылает к Каледину. Не хватает ему пушечного мяса.
— Мы домой поспешаем, к детишкам и женам… На черта нам сдался твой Каледин!
— Каледин, гутаришь? Покойника вспомянул: застрелился твой Каледин, царство ему небесное… И Центральной раде крышка, сбежала в Житомир. Киев большевики ослобонили, а вы, видать, и не знаете этого, — проговорил высоченный худой казачина.
Сердце механика забилось. Он знал, что в Киеве сейчас хозяйничают немцы, но весть о том, что Киев недавно был в руках большевиков, обрадовала его.
При бледном свете звезд партизаны разглядывали разбитые вагоны с ободранными крышами, раскрытые теплушки, морды голодных коней, грызущих деревянные двери. Казак оставил механика и, путаясь в сбитой набок шашке, побежал обратно. Несколько минут он совещался с однополчанами, обступившими его.
Из последнего вагона высунули «максим».
— Стой, стой, не стреляй, свои, черти, нашкодили!
Казак, который разговаривал с Ивановым, вернулся.
— Эй ты, хохлячий ревком, давай сюда свою банду, подсоби выгружаться, мы пойдем на Дон в конном строю. Так я и знал, что через Донбасс нам не пробиться.
Возле них собралась толпа казаков, не спускающих глаз с напряженно-спокойного лица механика.
Низкорослый батареец с двумя Георгиевскими крестами на груди жадно смотрел в поле и бормотал воспаленными, обметанными язвочками губами:
— Стоит пшеница, скоро косить, а вы ее кровью кропить удумали.
— Что же ты медлишь? Забирай, жри, пхай, пхай в две глотки. Воевать заохотились, оружию реквизировать! Намулит она еще ваши холки! — кричали рассерженные казаки.
По перрону шаркали изношенные солдатские сапоги.
Не меньше часа по деревянным помостам сводили истощенных коней. Чувствуя зыбкость опоры, кони приседали на задние ноги, не хотели идти; их тянули за уздечки, ножнами и плетями сгоняли вниз. Казаки торопились, быстро седлали коней. Брали они с собой только самое необходимое, оставляли в вагонах лишние пулеметы, винтовки, цинки с патронами.
Балайда остановил молодого чубатого донца, тайком при свете звезд разглядывающего цветастый женский платок.
— И что вы горячку тачаете? Загорелось вам!
— Погоди трошки, всыпят вам еще гостинцев. Ты кумекаешь, что мы барахло вам оставляем? Германцы сюда нагрянут, с ними лясы не поточишь… Как половодье идут они за нами. Все отнимают, даже баб реквизируют.
Парни, засев в посадках, безучастные к чужому горю, песней подзадоривали и бесили всадников:
И твий батько и мий батько
Булы добри козаки,
Посидалы середь хаты…
Всадники не слушали обидной песни. Еще из вагонов они видели мутную полосу далекого шляха и приняли ее за реку. Теперь они спешили напоить вторые сутки не пивших коней.
Казак, первым подбегавший к механику, натягивал суголовный ремень уздечки, крутился на коне возле выстроившихся трех сотен и, ругаясь сорванным голосом, выкрикивал распоряжения. К нему подошел Иванов.
— Дозвольте несколько слов молвить казакам.
Не дожидаясь разрешения, он взволнованно крикнул:
— Товарищи казаки! Иноземное иго надвигается на нас с запада. Народ Советской Украины поднялся на освободительную войну. А вам свои курени способней защищать не на Дону, а на Украине. Давайте поделим нашу судьбу, грудью встанем за молодую советскую власть!
Его нетерпеливо перебили:
— Опять за рыбу гроши… Слыхали, хватит! Мы уже по самую завязку наагитированы.
— Тебе хорошо языком молоть, а мы с бабами три года не спали.
Механик поднял руку, но озверевший казак изо всей силы, накрест, привычным ударом огрел его нагайкой по голове, задев лицо.
— Это тебе за энту молитву! — и показал рукой на полоскавшееся на ветру красное полотнище, на котором мелом было написано «Вся власть Советам!».
Сотни на стоялых конях рысью пересекали посадки. Сзади билось об их спины:
И твий батько и мий батько
Булы добри козакй…
Командир сотни, обернувшись в скрипнувшем седле, крикнул
