Тилвас сжал кулаки.
— Ну и кто это был? — резко спросил. — Что за рёхх?
— Я не знаю. Я же потерял сознание.
— И что, ты не поинтересовался позднее?
— Нет, — пурлушем выглядел удивленным. — А зачем? Это же был кто-то из характерных, раз он смог одолеть заклинателя в борьбе, да еще и нанести урон лесу. А я стараюсь не пересекаться с вами и равными вам по рангу… мастер, — осторожненько закончил павлин, глядя на то, как желваки ходят под скулами Тилваса.
— А ты знаешь, в кого тебя должны были вселить? — спросила я.
— Нет. Какая разница? Но заклинатель взял с меня клятву, что я не расскажу ни одному духу или заклинателю ни об Ордене, ни о том, что случилось на поляне. Как я понимаю, тот рёхх занял мое место тайно для остальной организации… Орден думает, что в каком-то человеке нахожусь я, а на самом деле там сидит характерный. Какой стыд! — горько вздохнул пурлушем. — Его дурной вкус наверняка приписывают мне, это же позорно!
— Почему же ты говоришь с нами, если с тебя взяли клятву? — я удивилась.
— Вы не рёххи, — пожал плечами пуршу. — Ты смертная, а Тилвас уже не рёхх и не заклинатель — он нечто иное, он ferkneh моего господина. Хорошо быть уникальным, не правда ли?.. Из-за этого формально я не нарушаю клятву, иначе бы из моего рта уже сыпались мотыльки, а ладони проросли кучерявым горошком. А вот оришейве я не мог ничего рассказать, поэтому его пауки и привели меня к вам.
Мы еще немного порасспрашивали павлина о случившемся, надеясь поймать хоть какие-то зацепки, но у него больше не было полезной информации. Он не смог ничего добавить про рёхха, а лицо заклинателя не запомнил. Вообще. Дурацкая павлинья логика сосредотачивалась только на одежде, но стандартный алый халат и черные туфли заклинателя отнюдь не являлись особой приметой в такой стране, как наша Шэрхенмиста.
Тем не менее, даже нынешней информации с лихвой хватало для нового шага. Отпустив павлина восвояси, мы, приободренные, пошли обратно в городок.
— Кажется, теперь наш путь лежит обратно в Пик Грёз, к сэру Айтешу, — улыбнулся Тилвас. — Надо спросить у старика, в кого должны были подселить павлина, и так мы получим имя врага.
— А письмом узнать не получится? — вздохнула я.
— Пф. Конечно, нет. Более того, мне придется все-таки попросить о помощи Галасу Дарети. Я никогда не был в штабе Ордена, и понятия не имею, как его найти. А она помнит со времен своего неудачного рекрутинга.
— В Пике Грёз за нами наверняка снова охотятся, раз Алое братство получило свою оплату в обмен на жизнь братьев и сестер Полуночи… — пробормотала я. — Слушай, Тилвас, как бы не оказалось, что наши головы жаждет заполучить кто-то из политиков. У врага столько каналов влияния, и этот павлин как символ власти, и выход на Орден…
— Да, — кивнул Талвани. — Мне тоже кажется, враг сидит где-то на самом верху.
— Тебя это не напрягает?
Он пожал плечами.
— Мы же догадывались об этом с самого начала, разве нет? Суть не в том, чье это тело. Богача оно бедняка — оно не становится менее смертным — или менее неуязвимым при рёххе внутри... Да, у врага есть деньги и власть — ну и что? У нас тоже будет, как только Орден узнает о нарушении. Суть в том, кто внутри врага… И как нам остановить его. И успеем ли, — закончил аристократ, подняв свой амулет двуглавого ворона.
Против света закатного солнца стало видно, что обе птичьих головы уже пусты и прозрачны. Лисья душа, утекавшая по крупице, растворялась, исчезала, погибала в мире материальных вещей.
Поколебавшись, я утешающе пожала Тилвасу руку. А он воспользовался моментом и больше ее не отпускал — до самого Джинглберри.
***
В городе мы разошлись: я направилась в гостиницу, а Талвани пошел к мастеру-ювелиру, чтобы заказать ему форму для Артефакта Объединения.
— К ужину меня не ждите, — кивнул Тилвас на прощание, отцепившись-таки от моей ладони с таким невозмутимым видом, будто в том, чтобы держать ее все наши пешкодральные километры, не было ничего странного. — Мы часов до трех ночи провозимся, как минимум.
Ювелиры, работающие с магическими материалами, открывают свои лавки исключительно по ночам: говорят, лунный свет при всей своей эфемерности благотворно влияет на процесс работы. Вполне вероятно, что это верование не имеет под собой ничего иного, кроме как какого-нибудь родоначальника-«сову», но традиция есть традиция. Лавочки ювелиров легко узнать по светящимся табличкам в виде бриллиантов, которые подсвечивают ночные улицы холодным синим светом, подманивая бабочек и отпугивая бродяг: аура денег скорее отталкивает, а не привлекает беднейшие слои населения, хотя сами они не в силах признаться в этом.
Я шла по ночному Джинглберри, подняв воротник куртки, утопив руки глубоко в карманах. Город перемигивался со мной окнами открытых таверн и баров, взрывался хохотом разношерстной публики. Нет-нет, а я заглядывала в панорамные окна центральной улицы, ожидая узнать в одном из гуляк Мокки Бакоа. Но нигде не мелькала знакомая лохматая голова.
В гостинице Фехху и Зармирка уже ушли спать, оставив на первом этаже сонного ночного портье.
Он с трудом вспомнил наказ хозяев следить за возвращением некоего Бакоа, и в итоге пришел к выводу, что Мокки не приходил. Я все равно провела.
Это действительно оказалось так: когда я поскреблась в номер вора, с той стороны была лишь тишина, и отсутствие Мокки ощущалось очень ясно даже через запертую деревянную дверь. Гурх. Меня это волнует. Очень волнует.
Но как найти того, кто явно не хочет находиться? И надо ли?
Поколебавшись, я заказала ужин в номер («Будет через час, госпожа») и вернулась к себе. Я долго стояла под горячим, почти раскаленным душем, надеясь, что тугие струи воды помогут мне очистить мысли.
Все внутри было похоже на путаный клубок, за какую ниточку ни потяни, она застревает, а начинаешь дергать — больно. Хочется взять ножницы и раскромсать все это к пепловой матери, но зачем? Устроить еще больший хаос?
Тишина и смерть никогда не бывают ответом.
Схема на спине. Рёххи. Тилвас. Мокки. Зайверино. Враг. Я узнаю, кто он, что дальше? Чего я хочу? Его голову на золотом блюде? Его спину уже под моим ножом? Удалить, стереть из бытия, уничтожить? Что дальше? Кто я? Если страх уйдет — чего я захочу?
Ничего. Мне кажется, я уже давно ничего не хочу.
Только сделать что-то с дырой внутри, обогреться, зажечь свет, посмотреть на вселенную, щурясь: так вот ты какая, стерва, — а дальше — понятия не имею.
Я уже не словесница, не актриса, я не вернусь в то амплуа, как бы ни сложились обстоятельства. Та девушка мертва уже пять лет, от нее остался лишь призрак, смутное отражение в старом зеркале. Остается лишь попрощаться. Я даже близких видеть не хочу. Я могу дать им утешение — если оно им нужно — объясниться, появиться, но точно не возвращаться.
