У Джейсона был просто дар раздражать меня. Он находил миллион способов: шаркал ногами при ходьбе, в банке на вопрос кассира, в какой валюте ему выдать деньги, всегда отвечал «в стерлингах», и так далее, могу перечислять часами. Олли однажды довел меня тем, что, зайдя в мой туалет, оставил там такой серьезный сувенир, что тот застрял в унитазе. Джейсон решил, что это сделала я, и долго пилил меня на эту тему, мол, я не смогла справиться, теперь придется вызывать водопроводчика. Мартина бесила меня тем, что громко сморкалась, ей не приходило в голову уединиться для этого процесса. Грег раздражал тем, что при посторонних ковырялся во рту зубочистками (интересно, а в ресторанах для пущего шика он пользуется зубной нитью?). Моя мать… ну, про нее, я уже говорила. Но отец всегда был безупречен в моих глазах.
До сих пор. Ну, он мог немного пошатнуться на своем пьедестале, но не более того. Каждый раз он снова выпрямлялся, и моя вера в него была непоколебима. Я слушала каждое его слово, ничье мнение не было для меня важнее. До сегодняшнего вечера я не поймала его ни на чем, что заставило бы меня усомниться в нем. Он приехал за мной точно в назначенное время на своем шикарном черном «Вольво», открыл передо мной дверцу автомобиля, похвалил мою прическу. А когда мы доехали до ресторана, оказалось, что это очень модное место. В такое заведение не пойдешь просто ради утоления голода. Так что побывать в нем для меня было событием.
Нас приветствовала толпа мужчин и женщин в ливреях, беспрерывно улыбавшихся и наперебой предлагавших напитки, удобные места, перечень вин, меню, канапе, бокалы с коктейлем какого-то бледного пенистого напитка «от шеф-повара». Я боялась, что тот просто плюнул в бокал, но Роджер объяснил, что это коктейль «Пенка Пимма» — за точность названия не отвечаю, — и через соломинку высосал свой до последней капли.
Зал оказался белым, с огромными окнами от пола до потолка, как в оранжерее. С наших мест было видно пруд, который при внимательном рассмотрении оказался глубокой лужей. В нем плавали светильники с горящими свечами. Джек, увидя все это, сказал бы с норвежским акцентом: «Мо-о-тиф-ф-ф пламени и воды». Папа сказал, что тут «мило», но я бы сказала — аляповато. Хотя в такую жару это место мне понравилось точно воссозданной средиземноморской атмосферой.
Блюда были оформлены как произведения искусства. Все было очень вкусно, но порции оказались просто крохотными. Пришлось все закусывать хлебом. Закончив с едой, отец вздохнул и откинулся на спинку своего кресла, стоявшего во главе стола, как кресло папы-медведя из сказки. Я сидела на высоком стуле у стены, не доставая ногами до пола, и болтала ими, как маленькая, размешивая соломинкой свой шоколадно-молочный шейк. Я уговаривала себя начать разговор, и поэтому для храбрости решила впихнуть в свой организм как можно больше сахара. Габриелла, если бы увидела это, опять сказала бы: «Ты снова травишь себя сахаром!» Она может целый день следить за тем, что я ем, а вечером сидеть и пересчитывать: «Хрустящие хлопья — раз! Белый хлеб с медом и арахисовым маслом — два! Кока-кола — три! Жареный в меде арахис — четыре! А еще: финики, яблочный сок, шоколадный батончик, кофе со сливками и двумя порциями сахара, снова кока-кола, яблочный пирог, мороженое с тертым шоколадом!» Я могла только упрямо уверять ее, что это моя специально разработанная сбалансированная сладкая диета.
Из разговора с отцом выяснилось, что он вовсе не пришел в ужас оттого, что Олли ушел от Габриеллы. Он сказал:
— Буря в стакане воды! Все это ерунда! Сами напридумывали проблем, которых нет! Лучше не совать нос в чужие семейные дела, Ханна! — и вытер рот салфеткой, показывая этим, что тема закрыта.
В отчаянии от такого безразличия, я чуть не сказала: «Да, но мы даже не знаем, где сейчас Олли! Ты не беспокоишься за него?» — но сдержалась. Не хочет говорить об этом — и не надо. У меня есть более важная тема для разговора. Я все ждала, когда же мои вены после шейка и крем-брюле слипнутся от глюкозы, и я буду, готова задать Роджеру интересующие меня вопросы. Но тут отец сам поднял тему:
— Итак, — начал он, — теперь, когда Джейсон устранен с горизонта, я предполагаю, ты захочешь ввести в игру Джека.
Такого я от него не ждала. Я проглотила кусок и через стол уставилась на отца. К счастью, в этом ресторане не было свечей посередине стола, которые, как факел, светят в глаза.
— И с чего ты так переживаешь из-за Джека? — Конечно, надо было спросить мягче, начав: «Скажи, папа» или «Позволь спросить». Но, как вы уже поняли, у меня никогда не будет для этого достаточно такта.
Если бы это была сцена из фильма о мафии, то, по закону жанра, камера дала бы крупным планом лицо главного злодея — моего отца, показывая, как на его щеке играет мускул, выдавая ненависть. Мне этот прием всегда казался дешевым — редкий актер сможет сжать челюсти и при этом не показаться смешным. Вот в «Неповторимом театре» все актеры мастерски умели это делать. Но, кстати замечу, мой отец челюсти не сжал. Он спокойно сказал:
— Просто, по-моему, он тебе подходит, Ханна. Вот и все.
Я ненавидела это слово — «подходит». Что оно значит? Что и к чему подходит? Его пенис к моему влагалищу? Он определил это на глаз? Или каким-то чутьем? Почему старшее поколение считает, что способно определить, кто кому подходит? Откуда вообще у них такое право — совать свой нос в личную жизнь младшего поколения семьи? Что, все прожили счастливую семейную жизнь и теперь знают какие-то секреты подбора спутников жизни? Меня взбесила его убежденность в своей правоте и то, что он навязывает мне свое мнение. Папа одобрил моего кавалера! Мне что, пятнадцать лет? Я сама могу решить, с кем мне быть. Мне не требуется его одобрение. Помню, в школе я всегда получала плохие отметки, когда мы проходили романы Джейн Остин. Я не могла понять, почему всех героев так волнует мнение их семьи и общества. Для меня, ее книги были моральной порнографией.
Я сдержалась. Сказала только:
— Ну, ясно, значит, хочешь, чтобы он пришел на спектакль.
— Ну да, почему бы и нет! — Отец широко улыбался. — Я подумал, неплохо бы тебе привести кого- нибудь с собой, потом ведь будет небольшой фуршет, а Джек как раз знаком со всей нашей семьей. Все пройдет скромно, без церемоний.
Я опять внутренне закипела. «Приводи своего мальчика на ужин, без церемоний». Папа, я уже не ребенок! Но тут у меня возникло одно подозрение:
— Папа, а ты в курсе, что Джек — театральный агент? Причем весьма удачливый? — Я с бьющимся сердцем схватилась за свой стул, как будто он стоял на краю обрыва.
— Ну-у-у-у! — отвечал отец. Судя по голосу, он был уязвлен и потрясен. — Ханна! Уж не намекаешь ли ты на то, что я?.. — И с упреком, хоть и ласково, добавил: — Ну, сколько лет ты меня знаешь? — Теперь его голос стал строгим, но понимающим (папа был мастером интонаций): — Ты прошла через столько трудностей, тебя предавали многие люди: Джейсон, твой шеф, твоя мать…
— Честно говоря, с мамой все нормально, а соль в блюде по ее подсказке…
— Не имеет значения. Я только хочу объяснить, что могу тебя понять: вера в близких людей у тебя подорвана. Но все-таки позволь сказать, что меня совершенно ошеломило твое оскорбительное предположение, что я мог пасть так низко, решил воспользоваться дочерью, чтобы продвинуть свою пустячную актерскую карьеру, — это даже не карьера, просто хобби, развлечение, потакание своим желаниям, возможность уйти от реальности. Если бы мне хоть на секунду пришло в голову, что ты могла себе такое вообразить, я бы в жизни не предложил тебе пригласить Джека. И даже стал бы настаивать, чтобы ты ни в коем случае не приводила Джека на спектакль. Я не перенесу, если ты затаишь подозрение, что я уговорил тебя притащить его, чтобы удовлетворить мой эгоизм! Ханна, доченька, поклянись, что ни за что не приведешь Джека Форрестера, чтобы показать ему своего старого папашу, валяющего дурака на сцене в семь часов вечера, в среду, в зале бывшей школы!
