Не знаю, почему меня берёт оторопь в этом заведении. Вот делать Алексу приятно рукой за столиком в ресторане - мне не стыдно. Не стыдно вытирать испачканную руку об накрахмаленную салфетку, пока, прикрыв лицо рукой от внезапно появившейся официантки, он делает вид, что уткнулся в меню.
Но в этом месте воздух словно пропитан пошлостью и развратом. Мне нечем дышать и хочется поскорее выбежать. Хотя на самом деле пахнет всего лишь резиной и дешёвым пластиком, как в отделе игрушек на китайском рынке.
- День добрый, - вглубь довольно скромного по размерам помещения Алекс подталкивает меня в спину.
- Здравствуйте, - выходит нам навстречу из-за прилавка парень- продавец. Ни о чём не спрашивает, но вытягивается в струнку, готовый к любым вопросам.
Чёрт, ещё и парень. Мне и так здесь ужасно неловко среди всех этих резиновых фаллосов, ещё и одни мужики вокруг.
- Вы знаете, моей жене захотелось чего-нибудь пожёстче, - невозмутимо сообщает Берг. - Где у вас тут всякие кляпы, ошейники?
Он осматривается как ни в чём не бывало и даже по-хозяйски меня приобнимает, пока продавец идёт впереди нас и показывает на стеллажи.
Резиновые Зины с открытыми ртами, искусственные вагины, манекены в кружевных комбинезонах с прорезями в стратегически важных местах - с трудом подавляю желание прикрыть глаза рукой. И едва заметная усмешка Берга, ничем не прошибаемого Берга - достойная награда за мою жестокость.
- Вот, как раз то, что надо, - выхватывает Алекс с полки кожаную плётку и удобно вкладывает в руку. - Как ты там сказала? Ручной?
Он разворачивает меня спиной и легонько хлопает по попе прямо на глазах у продавца, словно примеряется. Сволочь! Я и возразить не успеваю.
- Нет, это слишком мягкая для тебя.
- Алекс, прекрати, - возмущаюсь я, натужно улыбаясь.
- А вот эта? - протягивает подлый продавец настоящий кнут.
Он рассекает воздух и тоже приземляется на мои ягодицы.
- Ай, - потираю я задницу. - Алекс! Прекрати, это уже не смешно.
Пытаюсь забрать это пыточное орудие, но он оттесняет меня, и сам его возвращает.
- Это чересчур жёсткая. Не хочу её покалечить. Она мне пока дорога, - оценивает он меня взглядом и с каменной рожей продолжает выбирать, небрежно покачивая висящие упаковки с яркими и очень красноречивыми фотографиями на упаковках.
- Есть вот такая, - продавец, и глазом не моргнув, протягивает следующий хлыст.
И у меня стойкое ощущение, что это заговор. Мужской заговор. И они откровенно надо мной издеваются. Оба.
- Во, эта в самый раз, - взвешивает Алекс в руке плеть с несколькими кожаными хвостами. - Дорогая, ну выбери и ты себе что-нибудь. Вон ту штучку со стразиком, - показывает он на анальную пробку. - Тебе пойдёт. Девочки любят блестящее.
- Сам себе её засунь. По назначению, - верчу я в руках на зло ему огромный чёрный фаллос, делая вид, что прикидываю, как бы он смотрелся в его штанах.
- Это ты себе сильно льстишь, если думаешь, что его потянешь, - усмехается Берг. А потом на полном серьёзе, прихватив свою плётку и выбранный мной гигантский фаллоимитатор, отправляется на кассу.
- Мы не договаривались ни на какие извращения, - преодолев все это унижение в магазине, шиплю я в машине, как раскалённая сковорода, заглядывая в пакет с купленными игрушками.
- Ну, а кто же виноват, что ты порвала контракт, - нагло лыбится Алекс. - Тебе не нужен домашний Берг. Но раз ты не любишь тех, кого сама приручила, я готов стать снова диким. Ради тебя - готов.
И столько горечи в его голосе. А ведь он правда так давно не обижался, что мне искренне жаль, если я перегнула палку. Хотела его разозлить после визита к врачу, но он лишь ненадолго оживился и теперь ещё больше сник.
- Прости.
- Мне не за что тебя прощать, - отворачивается он к окну.
- Я просто пошутила.
- Я понял. Я тоже, - он протягивает руку к пакету. - Если что, это всё не ко мне. Все эти игрушки.
- И уж точно не ко мне, - вздыхаю я с облегчением, хоть он и достаёт свою плётку. - Что тогда не так?
- Ну, что у нас может быть не так, дорогая? - рассматривает он кожаную рукоятку с интересом. И, нагнув голову, явно представляет, как и куда её можно использовать. - Мы же даже не семья.
- Очень прошу тебя, Алекс, не начинай.
- Разве я начал?
— А разве нет? Или доктора всегда на тебя так действуют?
— Ты выбрала укол. Почему? — всё же пробиваю я его броню, докопавшись до правды. И сама не рада, что добилась откровенности.
— Ты же всё слышал.
Ну, что ещё я могу ему ответить? Потому что выбрала самое надёжное? Потому что боюсь поддаться на его уговоры? Потому что вижу в его глазах то, о чём не могу даже думать и во что мне никак нельзя верить? Потому что сама глушу в себе это изо всех сил. Потому что боюсь, что он устанет, наиграется и остынет. Да что там! Этот укол… я просто думала, что у нас есть хотя бы эти три месяца.
Забираю его плётку и, подтянув за шею к себе, отвечаю на его вопрос поцелуем. Или закрываю его рот поцелуем — тут уж как посмотреть.
Я не знаю, как сказать ему это:
«Не рви мне душу, пожалуйста! Не говори ничего. У нас нет на это времени. У нас и всего-то осталось две недели на двоих. Две недели, Алекс! — целую я его так, что он, кажется, сейчас снова попросит водителя остановиться и выйти. — Две последних недели. А потом я уеду. И ты забудешь меня. Может, не сразу. Но потом обязательно забудешь. Найдёшь другую сумасшедшую и будешь доводить до исступления своими поцелуями. И я тоже тебя забуду. А если нет, то всё равно очень сильно постараюсь тебя забыть».
— Миша, — отрывается Алекс, тяжело дыша.
— Почти приехали, Александр Юрьевич, — оправдывается водитель и только что не добавляет «потерпите».
Но я не настроена продолжать в машине или архиве, как когда-то Наденька. Я вообще не настроена продолжать, потому что хочу плакать. И не хочу, чтобы он это видел.
— До вечера, — разрываю я объятия и выскакиваю, не давая Бергу опомнится, едва машина останавливается.
Прислонившись головой к стене, слышу, как отъезжает его джип. И не знаю, сколько стою здесь, в коридоре за дверью, вытирая льющиеся слёзы.
Как я уеду? Как вырву его из своего сердца, когда считаю минуты до каждой новой встречи? Просыпаюсь ночами и часами не могу на него наглядеться. На такого красивого, сильного и одинокого. На того, ради которого я могла бы горы свернуть, предать, убить, умереть. Ради того, кто так отчаянно пытается меня удержать даже во сне.
Нет, нет, нельзя об этом думать! Нельзя оглядываться. Нельзя позволять себе мечтать. Нет, у нас всё равно не сложится.
