– Лежи, бессовестная! Встанет она, глядите! – шипела Стеха. – Где встанешь, там и ляжешь! Какой нам барыш, ежели ты тут помрешь?! У Феньки пять детей, еще и твоего шестым брать придется! Дешевле тебя долечить, а там уж видно будет. Догоним их в Демидове.
Настя улыбалась сквозь слезы, откидывалась на подушку. Вечерами упрашивала Илью:
– Поезжай за табором, я потом догоню…
Илья только рукой махал. Куда ему было ехать одному? Сердце сжималось, когда он смотрел на Настю: почерневшую, худую, осунувшуюся, постаревшую разом на десять лет. Фенька как-то раз шепотом сказала ему:
– Ты не бойся, чаво, это пройдет. Отлежится, оправится – опять красавица будет. Таких, как Настька, ничего не спортит, на нее и через полвека на улице оглядываться будут.
Илья только пожал плечами, не зная, радоваться ли последнему Фенькиному замечанию или огорчаться. Он уже приготовился к тому, что придется сидеть в городе все лето, но к концу месяца Настя все-таки встала с постели – и больше уже не ложилась, как ни кричали в два голоса и ни уговаривали ее Стеха и Фенька. Она все еще была бледной, жаловалась на то, что кружится голова, но уже старалась сама возиться по хозяйству.
Приезд Варьки вызвал бурный восторг. Стеха и Фенька, едва закончив обниматься и целоваться с прибывшей родственницей, немедленно начали собираться вдогонку за табором, в тот же день связали узлы, запрягли в бричку серую кобылу Ильи и, не дожидаясь следующего дня, укатили по пыльной дороге на Демидов. Илья не пошел на Конный рынок, весь день ходил за сестрой по двору, мешая ей заниматься домашними делами, и выспрашивал:
– Ну, что там в Москве? Конаковы еще торгуют? Петька Звезду продал или все дожидается? Дурак, я ему самую лучшую цену давал, больше и с гвардейцев не получит… Кузьма как, не женился еще? Женился?! На ком?!.
Варька рассказала, как и на ком женился Кузьма, и Илья замолчал на целый час, сидя на крыльце и глядя на садящееся солнце. Уже в сумерках, когда Настя пошла укачивать малыша, он подошел к Варьке, вешающей на веревку белье, и спросил:
– И как живут? Кузьма-то с этой?..
– Плохо, – коротко отозвалась Варька, расправляя на веревке мокрую рубаху Ильи. – Как ей теперь жить хорошо? И с кем?
– Шляется, что ли?
– Данка-то? – удивилась Варька. – Нет… Вот Кузьма похаживать начал. Да ей, кажется, без вниманья. Думаю, что разбегутся они скоро. К ней гости разбогатые ездят – только у Настьки такие раньше были. Тысячами трясут. Что ей Кузьма? Так, перебиться пока…
– Как Яков Васильич? – помолчав, осторожно спросил Илья. – Настьку не проклял?
– Знаешь, нет, – помолчав, ответила Варька. – Даже портрет ее, который студент Немиров зимой рисовал, как висел в зале, так и висит, Яков Васильич снять не дал. Но, правда, и не говорит про нее ни слова. И другим говорить не позволяет. – Она вдруг бросила развешивать белье, повернулась к брату, блеснув глазами из темноты, вытерла руки о фартук.
– Ты не беспокойся. Я думаю, отойдет он через год-другой, вы вернуться сможете.
– Это Настька сможет, – буркнул Илья. – А меня он и через двадцать лет увидит – прихлопнет. Да не маши ты руками, сама знаешь… Расскажи лучше, как Арапо. Не женился, случаем, тоже?
– Угадал, – спокойно сказала Варька. Илья недоверчиво повернулся к ней.
– Шутишь?
– Какие шутки… Месяц назад девочку из болгарского табора украл.
– Ну и дела-а… – протянул Илья, запуская обе руки в волосы и старательно ероша их. Затем, не глядя на сестру, сказал:
– Так вот ты чего явилась…
– Коли я тебе без надобности – завтра же назад уеду, – сухо отрезала Варька. – Меня, между прочим, все остаться уговаривали, даже Яков Васильич. А я, как дура, к тебе помчалась, думала – помощь нужна…
– А как же! Знамо дело, нужна! – торопливо сказал Илья. – Да без тебя Настька тут в стручок загнется вовсе! Вон, ходит прозрачная, от ветра шатается, Гришка с голоду орет… Нет, ну ты видала его, на меня-то ведь он похож?
– Видала. – Варька улыбнулась в темноте. – Прости, конечно, но – одно лицо с Настькой.
– Тьфу, и ты туда же… – проворчал Илья, и Варька с усмешкой похлопала брата по плечу.
– Не беспокойся. Через год Гришка переменится совсем, может, и станет, как ты. Да к тому же не последнего ведь родили. Настька тебе еще полные углы накидает.
Илья с некоторым сомнением покосился на дом, в котором горело одно окно, но ничего не сказал. В окне появился темный силуэт Насти с ребенком на руках, послышалась негромкая песня:
Спи, мой маленький, усни,
Сладкий сон к себе мани.
В няньки я тебе взяла
Ветра, солнце и орла…
– Ох, красота… – заслушалась Варька, делая шаг к дому. – Вполсилы поет, а сердце так и ноет… Ты на землю садиться не решил еще? Жалко Настьку…
– Отвяжись! – резко сказал Илья. – Все кишки вы мне вымотали! Не дождетесь!
Резко развернувшись, он зашагал к дому. Скрипнуло крыльцо, хлопнула дверь. Варька осталась одна. Некоторое время она стояла неподвижно, невесело улыбаясь и слушая песню Насти. А когда та смолкла и свет в доме погас, Варька вздохнула, перекрестилась и вернулась к белью.
Варька легла спать далеко за полночь. На рассвете сквозь сон она слышала, как поднялся брат, как Настя, шлепая босыми ногами по полу, собирает на стол, как они разговаривают вполголоса, как Илья уходит, но встать было немыслимо, и Варька, повернувшись на другой бок, засопела еще слаще. Ей снилась Москва, сияющий огнями ресторан, Илонка в таборном наряде, босая, отплясывающая на паркетном полу, улыбающиеся лица хоровых. Ощущению счастья мешала боль, острая боль под сердцем, и бегущие по лицу слезы, от которых она и проснулась. Было раннее утро, через подоконник тянулись солнечные лучи, во дворе на старых ветлах гомонили птицы, где-то в конце улицы орал петух. Настя в одной рубашке, с полураспущенной косой, сидела на кровати, кормила грудью сына. Увидев сонную Варьку, сползающую с сундука, она улыбнулась:
– Выспалась?
– Слава богу. – Варька, отвернувшись, поспешно вытерла залитое слезами лицо. – Чего не разбудила-то?
– Зачем? Что я – сама мужа не накормлю? Вон, пошел на Конную, через неделю-две снимемся. Илья уж замучился совсем.
– А ты?
Настя улыбнулась, не ответила. Варька, нахмурившись, посмотрела на ее тонкие, исхудавшие руки, которыми Настя бережно придерживала малыша, на впадины под скулами, на шрамы на левой щеке. Хотела было что-то сказать, но в это время с улицы послышался надсадный детский писк.
Машинально Варька посмотрела на Гришку, но тот сладко чмокал у груди матери. Они с Настей переглянулись, одновременно пожали плечами.
– Может, коты орут? – предположила Настя. – Они тоже ровно дети…
– Да нет, точно дите. – Варька встала. – Может, в гости кто из цыган явился? Пойду гляну. А ты сиди корми, не вскакивай!
