В этот зимний вторник в соборе почти никого не было. Сумрак рассеивали только свечи, горевшие у алтаря. Голые кирпичные стены, которым только предстояло покрыться золотым сиянием мозаики, уходили в темноту под суровыми, как тюрьма, сводами. Ларри остановился у начала нефа, не ощущая ни желания, ни права приближаться к главному престолу. Когда с улицы зашли другие люди, он скрылся в боковой часовне.
Там он опустился на колени, устремив невидящий взгляд на небольшой алтарь и резную панель позади него. Оттуда на него сурово и истово глядели двое святых: один в золотой папской тиаре, другой – в скромном монашеском одеянии и с тонзурой на макушке. Словно генералы победоносной армии, они не допускали сомнений в справедливости своей войны. Папа поднял руку, указывая на небо и Всевышнего, которого он представляет и чьей силой и властью они оба облечены.
Такая всеобъемлющая уверенность. Но ведь и папы, и монахи наверняка знали о себе то, что открылось Ларри лишь сейчас. Сколь мы малы, сколь ничтожны, сколь беспомощны пред лицом Вечности.
К досаде Ларри, незнакомцы вошли в часовню за ним следом. Мужчина – приблизительно его возраста, женщина – чуть моложе. Она стройна, одета просто, но элегантно. Кажется, Ларри где-то ее уже видел: чистая линия скул, приподнятые уголки губ, серо-голубые глаза. Чтобы не мешать ему, оба переговаривались шепотом.
– Вот он, – показал мужчина. – Григорий Великий.
Только теперь Ларри сообразил: святой в папской тиаре – тот самый святой Григорий, небесный покровитель аббатства и школы Даунсайд; а высокий седеющий мужчина – его однокашник Руперт Бланделл.
– Руперт, это ты?
Мужчина повернул в его сторону орлиный нос:
– Боже правый! Ларри!
Ларри поднялся с колен, чтобы пожать руку школьному товарищу. Руперт представил его девушке, которая оказалась его сестрой Джеральдиной. Ларри наконец сообразил, где мог ее видеть: она напоминала Весну у Боттичелли.
– Мы с Ларри вместе учились в Даунсайде, – объяснил Руперт, – а потом служили в Штабе совместных операций. – И добавил, теперь обращаясь к Ларри: – Мы с утра бродим по Большому универмагу. Забавно, что пересеклись с тобой здесь. Хотя, пожалуй, это не странно, ведь мы оба вроде как григорианцы.
– Хватит, Руперт, – оборвала брата Джеральдина. – Мы мешаем твоему другу молиться.
– О, я закончил, – заверил Ларри, – если, конечно, так говорят про молитву.
– Часто ты тут бываешь? – спросил Руперт, обведя рукой часовню.
– Если бы, – вздохнул Ларри. – Несколько лет не был.
– Я тоже, – признался Руперт. – Чудовищно, правда? Понятно, работы еще идут. И все же, по-моему, неправильно это – строить собор из красного кирпича.
– Еще и в полосочку, как торт, – добавил Ларри.
Джеральдина улыбнулась.
– Думаю, они решили устроить тут что-то в византийском вкусе, – заметил Руперт. – Что скажешь, художник?
– Так вы художник? – Джеральдина изумленно распахнула глаза.
– Был. Но теперь нет.
Руперт удивился:
– У меня сложилось впечатление, что ты был настроен серьезно.
– Знаешь, как бывает, – объяснил Ларри. – Время идет. Приходит пора двигаться дальше.
– А чем ты сейчас занимаешься?
– Как раз ищу, чем заняться.
– Ничего конкретного?
– Пока нет.
Выйдя из часовни, они пересекли неф и направились к дверям. Жемчужно-серый свет за ними с непривычки казался ярким.
– Угадай, куда я собрался, – сказал Руперт. – В Индию. – О? – вежливо, но без особого интереса отозвался Ларри. – Снова работаю с Дики Маунтбеттеном. Ему дали титул вице-короля и отправляют туда сворачивать империю.
– По крайней мере, сможешь сбежать от этой зимы. – Ларри усмехнулся.
– Между прочим, Дики в тебе души не чает. С тех пор как ты вызвался в Дьеп.
– Что оказалось не очень умно.
– Послушай, Ларри. – Руперт остановился в притворе; промозглый сквозняк трепал полы его пальто. – А может, и ты с нами? – Он серьезно посмотрел на Ларри.
– В Индию?
– Да. Дики разрешили взять в помощники кого захочет. Едут и Алан Кемпбелл-Джонсон, и Ронни Брокман, и Джордж Николс. Много народу из старой братии.
– Но я-то ему зачем? Что я буду делать?
– О, работы на всех хватит, не волнуйся. Дел больше, чем рук. Дики говорит, главное – окружить себя приличными людьми. И знаешь что, Ларри? Мы увидим, как вершится история. Может, это и не станет великим событием, но запомнится на всю жизнь.
Предложение звучало настолько нереально, что Ларри едва не рассмеялся. И в то же время обнадеживающе. Уехать далеко-далеко, в новый мир, к новым заботам. Быстро переучиться, усердно работать и забыть о прошлом. Оставить в этой бесконечно зимней Англии дурака, который считал себя художником, верил, что Нелл его любит. Начать заново, стать кем-то другим.
– Ты правда думаешь, что Дики меня возьмет?
– Ну да. Там, если честно, все еще перетягивают одеяло. Нам через месяц приказано отправляться, а они до сих пор не определились со сроками объявления независимости и самим этим термином. Потому что Уинстон с консерваторами слышать его не могут, а местные националисты на меньшее, разумеется, не согласны.
– Я замерзла, Руперт, – сказала Джеральдина.
– Хорошо, мы идем. – Руперт вновь повернулся к Ларри: – Ну как, замолвить словечко?
– А надолго это?
– Минимум шесть месяцев. Пока что предполагаем вернуться к июню следующего года.
– Похоже, будет интересно.
– И полезно. Давай свой номер и жди звонка.
Они обменялись телефонами, и Руперт с Джеральдиной поспешили на улицу. Ларри ненадолго задержался в сумрачном соборе – поблагодарить. Похоже, его молитву услышали.
* * *
Два дня спустя Ларри в единственном приличном костюме явился на Парк-лейн, в Брук-хаус – особняк, ставший лондонской резиденцией Маунтбеттена, когда тот женился на наследнице Эдвине Эшли. Руперт Бланделл уже ждал в огромной прихожей.
– Хорошо выглядишь, – отметил он. – У Дики посетители, но он велел подождать.
Руперт проводил Ларри по широкой полукруглой лестнице в приемную на втором этаже.
– Ничего, если я тебя покину? Тут у нас ожидается очередное камлание. Старик в курсе, что ты пришел.
– Нет, нет, иди, конечно.
Оставшись в одиночестве в этой атмосфере власти и роскоши, Ларри почувствовал себя не в своей тарелке. Он подошел к широкому окну и, глядя на голые деревья и серый снег Гайд-парка, пытался вообразить Индию. Перед глазами смешались персонажи Киплинга, модели Тадж-Махала и газетные фотографии Ганди в набедренной повязке. Странно представить, что маленький промерзший остров управляет огромной и далекой страной, где даже теперь, вероятно, жарко светит солнце.
