Шведские уполномоченные определили голландцам место для ночлега, это были семь или восемь опустевших изб, все, что осталось от большой сожженной деревни. В одной нашли человеческий скелет. Дома окружили палисадами, шведы выставили на ночь охрану из трех десятков солдат. Голландцы заснули под вой волков, бродивших под самыми стенами.
Несколько дней жили в неизвестности, но вот лед тронулся. Посланный английского посредника Меррика привез оскорбительное письмо от русских уполномоченных. Тем не менее те подтверждали свою готовность к съезду. Долго выбирали место встречи: русские требовали, чтобы переговоры состоялись в двадцати километрах в глубине их территории, шведы и голландцы не хотели двигаться с места. Наконец Меррик достиг компромисса: съезд будет в деревне Дидерино. Третьего декабря наконец и сам англичанин почтил голландцев своим появлением, объяснив, что раньше не мог приехать из-за плохой погоды. Однако на самом деле он всячески оттягивал встречу, надеясь, что голландцы отправятся восвояси, не выдержав пребывания в неизвестности в русской глуши. Ему донесли, что Густав Адольф снял осаду Пскова под давлением нидерландского посольства, — этот подвиг мог быть вознагражден получением голландскими купцами льгот в России, и Меррик с трудом сдерживал злость. Но сотрудничать со злейшими торговыми конкурентами Англии все же пришлось, поскольку 28 ноября пришло письмо от великого князя, в котором он подтвердил полномочия голландцев.
Англичанину, несмотря на его интриги и ревность, нельзя было отказать в ловкости. Он преодолел главное формальное препятствие, мешавшее сторонам приступить к разговору по существу: вопрос о титулах обоих монархов. Великий князь упорно включал в свой титул наименование «Лифляндский», и пропустить это значило, что шведы соглашаются с русскими притязаниями на Лифляндию. Кроме того, в пышном перечне царств и княжеств, над которыми властвовал великий князь, появилась формулировка «и иных многих государств Наследный Государь и Обладатель», которую русские прежде не использовали в общении со шведами. Здесь чудился подвох, который мог иметь самые непредсказуемые последствия. Ведь земли, на «обладание» которыми претендовал русский самодержец, названы не были. Но Меррик разрубил гордиев узел, уговорив стороны использовать сокращенные титулы обоих монархов, чтобы никому не было обидно. Глава русской делегации князь Данило Иванович Мезецкий принял предложение, пообещав, что лишь однажды, в самом начале переговоров, назовет своего властителя полным титулом, включая «Лифляндский», а затем ни разу не произнесет этого слова.
Как только утрясли дело с монархами, поднялся на дыбы один из шведских комиссаров, Якоб Делагарди, ставший в марте 1615 года графом. С тех пор главнокомандующий не уставал наслаждаться волшебной музыкой, которой для него звучало словосочетание «граф Делагарди». И вот русские упустили в одном из своих писем его новый титул, но при этом не забыли назвать князем партнера по переговорам, Данилу Мезецкого. Мало того, у них хватило нахальства объяснить, что бесчестье нанесено сознательно! Данило Иванович Мезецкий, мол, относится к старому княжескому роду, а Якоб Делагарди — граф молодой, только что испеченный, и эту разницу в их достоинстве можно подчеркнуть лишь одним способом — упустив титул Делагарди, если рядом стоит высокое имя Мезецкого.
Посредники скандал замяли, и Делагарди отстоял свое право именоваться графом. На пирах у Мезецкого, за кубками с испанским и хлебным винами, медами и пивом, князь и граф примирились, общаясь между собой без переводчика: Делагарди за годы в России научился вполне сносно объясняться по-русски. Однако без ссор не обходилось: слишком много взаимных обид накопилось у бывших союзников. Разгоряченные вином, шведы и русские хвалились своими заслугами в борьбе с поляками и тушинцами, не желая и слушать о чужих подвигах. В этом пьяном тщеславии был, однако, и государственный умысел: когда идет большая торговля о крепостях и золоте, не время воздавать должное недавнему другу.
Часто русские сводили разговор на злосчастную битву при Клушине, обвиняя шведов в предательстве и намекая на постыдную роль Делагарди в измене наемников. Мол, выдал царь казну сполна для расплаты с солдатами, куда она делась?
Да как смеют русские упрекать его в воровстве, если они сами поступили как последние разбойники, ограбив его донага! Неужели они забыли историю с захваченным обозом Меншика Боранова? Кроме того, царь Василий недоплатил ему обещанное, вот у него есть на то и грамота. «А ты преступил крестное целование царю Василию! — отвечали уполномоченные великого князя. — Только вси твои неправды станем теперь вычитати, и тебе будет досадно». Делагарди едва сдерживался, чтобы не оборвать тонкую нить переговоров, изливая желчь по поводу «этого варварского народа» в письмах другу Оксеншерне.
Настроение шведских дипломатов портилось и из-за все более отчетливой перспективы просидеть в этом диком опустошенном краю долгие месяцы. Под любым предлогом, только бы уехать отсюда! Один из комиссаров, Арвид Тоннессон, молил Делагарди просить короля отправить его домой, он стар и слаб, другой, Монс Мортенссон, жаловался, что почти ослеп и не может писать тексты трактатов. Их можно было понять. Монархи — и русский и шведский — не желали уступать в своих требованиях, а шведы взяли с собой продуктов всего на три недели, рассчитывая завершить в этот срок все дело. Как наивны они были!
Уязвленное самолюбие посланцев Густава Адольфа усиливало их желание покинуть переговоры. Каждая новая встреча сторон заставляла шведов краснеть от стыда. Как изобилен был русский стол, как пышно одеты московиты — от послов до стрельцов охраны, и насколько бедно выглядели подданные Густава Адольфа! К марту 1616 года позор стал настолько нестерпимым, что Делагарди решился обратиться за помощью к королю. Он просил прислать из Финляндии вина и провианта, а для солдат, обеспечивающих переговоры, — приличную одежду, чтобы не испытывать стыда, как это было на предыдущих встречах. Шведские комиссары из-за бедности не могут отвечать русским такими же пирами и фактически стоят у них на довольствии, а солдаты выглядят настоящими оборванцами, русские обзывают их «попрошайками и вымогателями».
Наемники, охранявшие шведских послов, по одному и группами перебегали к русским, а однажды дошли в своем отчаянии до последней низости, украв платье одного из шведских представителей и сбежав с этой добычей к московитам.
Хотя голландцам и шведским комиссарам удалось снизить первоначальные требования короля к русским с 70 до 40 бочек золота, даже такой выкуп за крепости был, на взгляд здравомыслящего Делагарди, непомерно высоким. И конечно же, он опасался, что у представителей великого князя, при виде нищеты посольства, может сложиться превратное мнение о шведской силе. Они уже угрожали, если король не пойдет на уступки, заключить соглашение с поляками.
Однако король не отказывался от своего желания выжать из русских максимум возможного, поддержанный в этом своим канцлером. Еще в ноябре 1615 года канцлер Оксеншерна отправил меморандум шведским представителям, в котором писал: «Безо всякого сомнения, русские — фальшивые и могущественные соседи, которые с молоком матери впитали обман и мошенничество, не позволяющие им доверять. Из-за своей силы они внушают ужас не только нам, но и многим своим соседям. Сейчас русские вот-вот сломаются, поскольку самые большие и лучшие их земли находятся либо в руках врага, либо опустошены и пребывают в упадке. Кроме того, их лучшие силы разбиты и у них осталась лишь толпа лесных бродяг. У нас же сейчас есть сила, наше положение несколько улучшилось, поэтому было бы непростительной глупостью выпустить русских и помочь им встать на ноги, предварительно хорошенько не ощипав их. Если мы сейчас пойдем у них на поводу, потом наступит глубокое раскаяние, от которого уже не избавиться».
