Между 1422 и 1429 г. парижанам стало жить чуть полегче, удручавшие их материальные заботы немного отступили, поскольку англичане, которые в то время хозяйничали в городе, одержали несколько военных побед, в результате чего дороги для подвоза продовольствия расчистились. Ярмарка в Ланди (поблизости от Сен-Дени), с 1418 г. не устраивавшаяся, в 1426-м вновь открылась. Но победы Жанны д'Арк снова привели к резкому изменению ситуации: войска Карла VII, хотя их поход на Париж и закончился неудачей, остались стоять лагерем в окрестностях столицы. Стоимость жизни в начале 1433 г. опять начала колебаться. Когда Сена замерзла и подвоз продовольствия прервался, цена на зерно взлетела до восьми франков за сетье, причем продержалась на этом высоком уровне до июня. Но к концу того же летнего месяца из Нормандии прибыл большой обоз с зерном, цена на него упала до двадцати четырех су (чуть больше одного франка), и для того чтобы привлечь покупателей, «зерном, как углем, стали торговать вразнос».
Колебания цен не прекратились и после того, как Карл VII вновь завладел столицей, поскольку изгнанные из Парижа англичане сохранили контроль над всеми ведущими к нему дорогами. Королевская власть еще усилила недовольство народа, вводя особые налоги, неизменно оправдываемые потребностями ведения войны и необходимостью отбить у врага занятые им главные города в окрестностях столицы. Налогами были обложены все категории населения, в том числе и духовенство, протестовавшее против такого посягательства на свои привилегии; но бороться с этим было трудно, ибо всем поборам пытались придать вид налогов, сообразных с имущественным положением. В 1437 г., «ссылаясь на необходимость взять Монтеро», правительство установило, по словам Парижского горожанина, «самый странный налог, какой когда-либо существовал, поскольку никто во всем Париже не был от него свободен: ни епископ, ни настоятель, ни приор, ни монах, ни послушник, ни каноник, ни священник с бенефицием или без, ни сержант, ни уличный музыкант, ни клирики из приходов, ни еще кто-либо, к какому бы сословию он ни принадлежал». Сумма налога от сорока парижских су для обычных людей доходила до огромной суммы в четыре тысячи франков для богатых горожан и купцов. Два года спустя был установлен новый налог с продажи скота, а для того, чтобы заставить платить самых непокорных, правительство прибегло к системе постоя: в их домах размещали сержантов, «которые сильно обременяли бедных людей… и причиняли куда больше зла, чем даже можно было предположить». Та же система использовалась в 1441 г. для того, чтобы заставить вернуть заем, насильно навязанный всем королевским служащим и советникам Парламента и Шатле.
Еще более тяжкими по своим экономическим и социальным последствиям были продолжавшиеся в течение всего этого периода манипуляции с деньгами15 Враждующие партии вели между собой настоящую «денежную войну»: арманьяки, став хозяевами Парижа, запретили пользоваться имевшими хождение в столице бургундскими монетами, которые вновь войдут в обиход лишь в 1418 г. После заключения договора в Труа и смерти Карла VI ставший королем Франции Генрих VI Английский велел отчеканить от своего имени монеты, поначалу ходившие наравне с прежними королевскими деньгами. Но дофин Карл в то же время заявил о своем праве на корону, продолжая чеканить монету сначала от имени отца, а затем и от собственного имени. Он пытался ввозить в столицу свои обесцененные деньги при помощи «ложных купцов», чтобы выманить оттуда «хорошие монеты». Регент Бедфорд в ответ запретил хождение серебряных грошей из областей, находившихся под властью арманьяков, и заставил тех, у кого были такие деньги, обменять их по курсу, сильно заниженному сравнительно с их номинальной стоимостью, «что было весьма неприятным делом для парижан, и для бедных в особенности, поскольку у большинства из них никаких других денег не было. И в народе поднялся сильный ропот…» Наконец, в 1427 г. английское правительство изъяло из обращения – без всякого возмещения убытков обладателям – «doubles» (двойной грош) с французским гербом, сохранив лишь монеты того же образца, но с выбитым на них гербом английским. Эта мера также вызвала «ропот»; люди даже не доносили свои обесценившиеся монеты до менял, скупавших их как металл, швыряли деньги в Сену, и те летели в воду над прилавками на мосту Менял…
Прочие денежные изменения, хотя и были менее болезненными, чем полное обесценивание, приводили к аналогичным последствиям. Девальвация принимала две формы: или она становилась следствием понижения пробы монеты, то есть содержания в ней драгоценного металла, но при этом «ослабленные» таким образом монеты сохраняли ту же официальную ценность, выраженную в расчетной валюте; или же сами монетки оставались неизменными, но официальный курс повышался. О каждой перемене такого рода объявляли на перекрестках, после чего вменялось в обязанность принимать старые монеты по новой стоимости.
Королевская казна, вечно пустая, пополнялась – пусть временно – за счет двух этих операций, поскольку для того, чтобы расплатиться с долгами и заплатить служащим, требовалось хотя бы минимальное количество драгоценного металла. Зато торговцы, которым приходилось принимать в уплату либо эти «ослабленные» монеты, чья действительная стоимость была понижена, либо монеты, курс которых был искусственно «вздут», естественно, старались поднять цены на свои товары, несмотря на официальные запреты и установление максимальных расценок на некоторые из них. Как и во все периоды девальвации, больше всего от этого страдали те, чьи доходы ограничивались определенной номинальной стоимостью: рантье, домовладельцы, всевозможные кредиторы – естественно, сумма долга, стоит ее определить в реальной стоимости, уменьшается с каждым новым ослаблением денег. Так происходит во все времена. Ну а тогда – что опять же вполне естественно – наиболее громкие жалобы зазвучали из рядов буржуазии.
Зато простолюдины больше всего страдали от мер по «укреплению валюты», к которым несколько раз после 1420 г. прибегало хозяйничавшее тогда в Париже английское правительство, уменьшая законный и коммерческий курс ходившей в то время валюты. Эти меры были равносильны изъятию части капитала, поскольку с каждым днем покупательная способность денег, находившихся во владении частных лиц, уменьшалась в обратной пропорции к упрочению валюты. Но домовладельцев и рантье это устраивало, они своей выгоды не теряли, поскольку могли потребовать выплаты того, что им причиталось, по новому курсу и таким образом получить больше наличных денег. Жильцам, должникам, покупателям, словом, тем, кто составлял большинство городского населения, это «упрочение» доставляло одни неприятности, и недовольство иногда вырастало до угрозы мятежа. В апреле 1421 г. известие о том, что в Руане грош, совсем еще недавно равный шестнадцати денье, превратился в четыре (то есть его покупательная способность упала на три четверти), вызвало в Париже настоящую панику. Ожидая, что подобные меры будут приняты и в столице, торговцы отказывались продавать свой товар, поскольку не хотели принимать деньги, которые через несколько дней утратят три четверти своей ценности, и парадоксальным образом это привело к новому повышению стоимости жизни. Наконец «объявление» прозвучало и в Париже, тогда волнение дошло до предела, поскольку люди короля, хотевшие в любом случае получить выгоду, объявили, что платежи будут производить по прежнему курсу (грош равен шестнадцати парижским денье), но брать будут по новому (грош равен четырем денье). Домовладельцы, разумеется, требовали плату за жилье по новому курсу, а для жильцов это означало, что плата возрастает вчетверо. И тогда «простой народ» начал сердиться. На Гревской площади собралась возмущенная толпа. Для того чтобы избежать более серьезных волнений, правительство решило принять компромиссные меры. Был издан ордонанс о плате за жилье: в соответствии с ним в первый срок следовало платить по промежуточному курсу, один грош приравнивался к двенадцати денье; что же касается следующих платежей, жильцы, а также все те, кто должен был платить поземельный налог или ренту, имели право договориться с домовладельцем или кредитором и определить сумму. Если же соглашение насчет цены не будет достигнуто, жильцы могут отказаться от нанимаемого жилья. Эти меры немного успокоили народ, «поскольку оставалось еще два месяца до того, чтобы принять окончательное решение, согласиться или отказаться», но уже в ноябре новое «укрепление валюты» опять понизило курс гроша: теперь уже с четырех денье до двух, «и тем бедный народ был до такой степени стеснен и обременен, что несчастные люди совсем жить не могли, потому что им не хватало денег на лук и капусту, а кто нанимал дом или еще какое жилье, должен был платить уже в восемь раз больше платы за наем… и одному Богу известно, как бедный люд страдал от голода и холода».
