Глава 10
Белая Вошь
1
Случай с жалобой на начальника тюрьмы повысил мой авторитет в тюрьме до небес. Если переиначить слова астронавта Армстронга, то мой поступок был маленьким шагом для одного человека, но гигантским скачком для всей тюрьмы.
В тот же день, после обеда, в нашу камеру вошел вертухай.
– Бялого в больницу.
Думаю про себя: порядок, в больнице будет хорошо.
Меня повели. К тому моменту я уже неплохо ориентировался в тюрьме и понимал, что меня ведут не в больницу: вместо того чтобы налево по коридору и наверх – все вниз и вниз. Приводят в подвал и засовывают в камеру.
– Это больничка? – спрашиваю у охранника, пока он возится с ключами.
– Да. Это больничная камера, – и впихнул меня в нее.
Оказывается, в подвале Ортачала для воров в законе, больных открытой формой туберкулеза и сифилиса, имеется больничная камера. Их в общую больничку запускать нельзя, потому что они могут всех заразить.
Поэтому меня, Бялого Савелия Матвеевича, беспартийного, засовывают в камеру мало того что к ворам, что является грубым нарушением Уголовно-процессуального кодекса Советского Союза, но, кроме того, еще и к туберкулезникам и сифилитикам.
Начальник думал, что воры меня сломают. Но он ошибся. Это было лучшее время в тюрьме. Сидевшие в этой камере воры сразу приняли меня как своего.
– Мы все о тебе знаем. Пока тебя вели, нам уже маляву прислали из той камеры, где ты сидел. Располагайся, дорогой.
Что нужно, чтобы воры тебя полюбили… Я занимался делами, зарабатывал деньги. Деловой человек – это уже плюс. Во-вторых, из Москвы, но не русский, а еврей. Это опять плюс. Третье, держится в тюрьме хорошо: сведения из той камеры, в которой сидел, положительные. Кроме того, никого не сдает, на все говорит «нет» – то есть свой человек для тюрьмы. Да еще веселый, пьет, анекдоты травит. Сказочный парень.
Хотя больные туберкулезом воры периодически харкали на пол кровавой мокротой, изможденными их назвать было нельзя. Они же воры в законе, и кормили их как на убой. Охранники не успевали подтаскивать все то лучшее, что вся тюрьма для них собирала. Мы не успевали съедать, что приносили, такое было количество еды. За всю свою жизнь я так не ел.
В самом начале моего пребывания в больничной камере я чуть не допустил огромную ошибку. Мне Женя передала в посылке, я специально просил, зубной порошок, зубы чистить. Воры очень обрадовались и хотели тоже им пользоваться, то есть опускать свои зубные щетки в баночку с порошком и тереть им зубы.
– Ну, это не очень удобно, – сказал я.
«Так я точно получу и сифилис, и туберкулез. У них же открытая форма все-таки», – это я про себя уже подумал, вслух говорить не стал. Должны же они в конце концов понимать, что у меня, в отличие от них, туберкулеза нет и мне заболеть ну никак не хочется. И вижу, что мои слова произвели на воров неблагоприятное впечатление, набычились они. Пришлось на ходу спасать положение.
– Что? Баночка с порошком же маленькая – это неудобно. Надо найти большую банку и туда пересыпать.
– Вах! Правильно говоришь.
Нашли какую-то посудину и пересыпали туда порошок. Все им пользовались, и я пользовался. Я тогда вспомнил фильм «Мотылек», который лет десять назад видел во время Московского кинофестиваля. Там Дастин Хоффман вместе со Стивом Маккуином бегут из тюрьмы и попадают на остров с прокаженными. Прокаженный дает Хоффману докурить огрызок сигары, тот долю секунды сомневается, а потом берет сигару и докуривает. Прокаженному это так понравилось, что он решил им с Маккуином помочь. И герой Хоффмана не заразился. Так же и я. Я посчитал, что не заражусь, и не заразился. И ничего, нет у меня ни сифилиса, ни туберкулеза.
Но их лечили, кололи им пенициллин или черт его знает что. Каждый день приходила сестра и колола им, по-моему, одно и то же и от сифилиса, и от туберкулеза. Меня никто и не думал лечить, какой смысл лечить меня от вшей в советской тюрьме. У всех были вши, по всему Советскому Союзу. По этому поводу даже есть песня у Галича, которая так и называется: «Белая Вошь». Я ее ворам спел, им понравилось.
Когда затихает к утру пурга,И тайга сопит, как сурок,И еще до подъема часа полтора,А это не малый срок.И спят зэка, как в последний разНатянул бушлат – и пока! —И вохровцы спят, как в последний раз —Научились спать у зэка.И начальнички спят, их брови спят,И лысины, и усы,И спят сапоги, и собаки спят,Уткнувши в лапы носы.И один лишь «попка» на вышке торчит,Но ему не до спящих масс.Он занят любовью – по младости летСвистит и дрочит на Марс.И вот в этот-то час, как глухая дрожь,Проплывает во тьме тоска,И тогда просыпается Белая Вошь,Повелительница зэка,А мы ее называли все —Королева Материка!Откуда всевластье ее взялось,Пойди, расспроси иных,Но пришла она первой в эти края,И последней оставит их…
Нас было шесть человек вместе со мной, а камера большая, человек на тридцать, по размеру как общая камера, в которой я был, только там содержалось пятьдесят человек. Но главное, что воду в умывальнике не перекрывали весь день. В общей камере воду давали два раза в день по полчаса, утром и вечером, и то вечером не всегда, а по настроению. Постоянная подача воды – это фантастическое послабление для тюрьмы: можно мыться, когда хочешь, и обмываться, и стирать одежду. Я, правда, ничего не стирал, мне Женя много одежды передавала, я грязное выбрасывал и надевал чистое, чем вызывал сильнейшее уважение у воров. Через пару недель раны у меня начали затягиваться, может быть, помогла цинковая мазь, которую им от сифилиса давали, я ею свои струпья мазал. Клопов в этой камере не было, а вши хоть и были, но не в таком количестве, как в СИЗО.
Начальник тюрьмы все время посылал вертухаев проверить, как у меня дела. Они думали, я обделаюсь от страха, все-таки открытая форма, а во-вторых, что я буду шестеркой у воров. Близко даже не было, у нас сложились товарищеские отношения.
В больничной камере, вместе с грузинскими ворами в законе я встретил Новый, 1985 год. Стол, накрытый на Новый год для воров, был лучшим в моей жизни, такого я даже у узбекских министров не видел. Поросенок, индейки, гуси, дичь, литрами чача и домашнее вино. Все это охранники подтаскивали, и бесплатно, воры ничего никому не платят. Это называется уважение. Потому что если охранник будет вести себя по-другому, его зарежут по дороге домой. Сокамерники общались между собой по-грузински и переходили на русский, только когда разговаривали со мной. Я им никогда никаких вопросов не задавал: кто ты, откуда, за что сидишь, – но один из них, Гигла, высокий здоровый мужик, лет под сорок, домушник-гастролер, любил рассказывать истории.
Одну я запомнил:
