Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
Еще не договорив, Гривано чувствует легкое движение воздуха, замечает перепад света от приоткрытой двери и догадывается, что Наркис вошел в лавку следом за ним; но оглянуться и проверить это он не решается.
Аптекарь, упитанный педантичный словенец в толстых очках фламандского стекла, роясь в одном из ящиков, предупреждает:
— Это средство очень сильное. Не используйте его в закрытой комнате. Даже не открывайте склянку. Если почувствуете сонливость или начнут возникать странные видения, сразу заткните ее пробкой и пошире откройте окно, а сами выйдите прогуляться. Надо быть очень, очень осторожным. Вы меня поняли?
— Конечно, маэстро, конечно, — говорит Гривано.
Аптекарь достает из ящика стеклянный цилиндр, открывает плотно пригнанную пробку — едкий запах вызывает гримасы на лицах обоих — и нашаривает под прилавком пустую склянку.
— Не трудитесь, маэстро, я захватил свой сосуд, — говорит Гривано, после чего изображает недоумение, оглядывая прилавок, ощупывая свой пояс и кошель.
— Прошу прощения, дотторе, вы не это ищете? — раздается голос у него за спиной.
Впервые за тринадцать лет знакомства с Наркисом он слышит, как тот говорит на родном языке Гривано. У него жесткий, режущий слух акцент: слова звучат ненатурально, как будто их произносит не человек, а какая-то дрессированная птица.
Гривано разворачивается — позволяя себе лишь мимолетный взгляд на безволосое лицо и белую чалму Наркиса — и принимает пустой сосуд из его рук.
— Да, этот самый, — говорит он рассеянно. — Благодарю вас.
Аптекарь вытряхивает на весы кучку листьев, часть из них убирает обратно в свой цилиндр, уравновешивая чаши, и заламывает астрономическую цену, которую Гривано платит без возражений. Отмеренное снадобье перемещается в его сосуд, который тут же закупоривается пробкой.
— Очень сильно действует. — Аптекарь предостерегающе покачивает пальцем. — С этим шутить нельзя.
Более не взглянув на Наркиса и торопясь увеличить дистанцию между ними, Гривано покидает лавку и быстрым шагом направляется в «Белый орел». Он знает, что его отчет будет прочитан в течение часа — сделать это с помощью такой же решетки куда легче, чем составить зашифрованное послание, — но неизвестно, когда Наркис подготовит ответ. Между тем тысяча глаз Совета десяти смотрит отовсюду — с каждого балкона, из каждого окна. А где-то на дне лагуны раздувшийся труп Верцелина норовит освободиться от раскисающих пут и всплыть на поверхность.
Гривано присматривается к лицам, настораживаясь, если какое-то из них кажется знакомым. Он знает точно, что сбиры следовали за ним по пятам в первые дни пребывания в городе, — вполне понятная предосторожность, учитывая сведения, какими могут располагать о нем местные власти, — но не уверен, что такая плотная слежка продолжается до сих пор. Без сомнения, рассеянные повсюду информаторы доложат начальству о замеченных ими подозрительных действиях, однако сегодня он таких действий не совершал. Гривано врач, а люди его профессии часто посещают аптеки, ничего странного тут нет.
Уже на подходе к гостинице его внимание привлекает одна фигура: крестьянская девушка лет двадцати стоит у обшарпанной стены столярной мастерской, наклонившись, согнув ногу в колене и разглядывая свою грязную пятку; пустой башмак лежит рядом на мостовой. На кистях ее рук виден густой коричневый налет после недавней работы: дубления кожи или окраски тканей. Сдвинутый головной платок открывает ежик отрастающих после бритья рыжевато-русых волос, словно она лечилась от стригущего лишая или побывала под следствием инквизиции. Она сосредоточенно ковыряет ногтями ступню, не обращая внимания на прохожих.
Что-то в этой девице кажется ему знакомым, хотя Гривано почти уверен, что не встречался с ней прежде. Он подходит ближе, присматривается. Безрукавная блуза обнажает ее довольно мускулистые предплечья, которые из-за сильного загара мало отличаются по цвету от испачканных запястий. Черты лица острые, угловатые, скорее мальчишеские. Пальцы ноги подогнуты, кроме большого, на сгибе которого Гривано замечает крупную бородавку-шипицу.
— Больно? — интересуется он.
Несколько долгих мгновений девушка не поднимает взгляд.
— Мешает ходить, — наконец отвечает она.
— На такой случай имеется снадобье. Надо попробовать его, прежде чем просить цирюльника срезать нарост.
Она сердито хмурится, но гнев ее, похоже, направлен не на Гривано.
— И как бедная девушка за это расплатится? — спрашивает она.
Гривано с улыбкой разводит руками.
Девушка глядит на него пристально, и лицо ее понемногу мрачнеет. Потом она переводит взгляд на свою ступню.
— Дело к ночи, дотторе, — говорит она. — Скажите, сколько стоит ваше снадобье, а я назову цену моим раздвинутым ногам. И тогда мы, может быть, сторгуемся.
У Гривано на миг отвисает челюсть. Он закрывает рот, скрипнув зубами. Девушка плюет на кончики своих пальцев и трет ими шипицу, которая теперь ярче выделяется на фоне заскорузлой кожи.
— Вот оно как, — произносит Гривано голосом, который ему самому кажется мерзким. — Неужели весь этот город предался блуду в честь праздника? Или вы, потаскухи, понаехали сюда из дальних краев? Должно быть, сейчас все бордели отсюда до Мюнхена стоят в запустении.
— Может, кто-нибудь и ответит вам на этот вопрос, дотторе, но не я. Спросите у сутенера-баварца, если такого встретите. Могу я опереться на вашу руку?
Она снова в упор смотрит на Гривано. На миг у него возникает желание свернуть эту острую мальчишескую скулу ударом своей трости. Но вместо этого он подставляет согнутую в локте руку, опираясь на которую девица надевает свой башмак.
— Спасибо, — говорит она. — Желаю вам удачи.
Гривано остается стоять у стены, наблюдая за тем, как она хромает прочь. Ее покрытая платком голова выделяется среди толпы, идущей в сторону Мерчерии. Гривано ждет, что она вот-вот остановится, чтобы предложить свое тело каким-нибудь купцам, паломникам или матросам, а затем удалиться с одним или сразу несколькими мужчинами в темный проулок для грубых плотских утех, — но она идет прямо, пока не исчезает из виду.
Позднее, уже в «Белом орле», поднимаясь по лестнице в свою комнату, Гривано вспоминает одно давнее утро, когда они с братьями ехали верхом по дороге из Никосии в Ларнаку и встретили небольшую процессию: несколько девушек-киприоток и ослик с тележкой. Они направлялись на городской рынок и все, включая самую юную из девушек, были нагружены мешками с хной. Сгибаясь под их тяжестью, девушки не отрывали глаз от разбитой поверхности старой римской дороги. Проезжая мимо, Маффео плюнул в их сторону, а Дольфино привстал в седле и показал им свой член. Сейчас все эти девушки, возможно, мертвы — убиты солдатами Лала Мустафы во время вторжения, — или попали в гаремы, или растят в своем селении детей, рожденных от турецких насильников. А может, их нынешняя жизнь ничуть не изменилась по сравнению с тем, как они жили тогда. В то ясное утро далеко на западе темно-зеленой тенью маячили кедровые леса Троодоса; и он помнит, как внимательно, не мигая, смотрел на эту тень после того, как отвел взгляд от девушек.
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
