– Соседи говорят, что наверху жила некая Эми Роббинс! Это она, лейтенант?
– Я не уверен, джентльмены. – Он повернулся и обжег их взглядом. Его голос начал дрожать. – Ни я, ни кто-то еще не в состоянии установить личность этого трупа. Он неузнаваем, понимаете, джентльмены?
* * *
Эйч Джи съежился в углу тесной комнатки, глядя на завтрашнюю газету, которая так и осталась лежать на столе. Заголовок соответствовал истине: пророчество осуществилось. Он кутался в пиджак и дрожал, хотя температура и не изменилась. Он проиграл. Эми больше нет. Он один. За восемьдесят шесть лет от дома – и не особо желает вернуться. Неважно, что ему не удалось победить судьбу. Неважно, почему их тщательно продуманные планы провалились. Неважно, почему полиция так глупо вмешалась – а потом не сумела действовать достаточно быстро. Эми мертва. Он больше никогда не услышит, как она говорит, не ощутит ее прикосновения, не почувствует ее тепла, не увидит ее глаз. Уэллс представил себе ее лицо и взгляд, которые он видел только этим утром, мечтая разделить с ней Эдем. Ее прекрасные глаза будут преследовать его вечно. Он был за нее в ответе – ее смерть тяжким грузом ляжет на его душу. И вот это было важно. А еще то, что Стивенсон по-прежнему свободно расхаживает по Сан-Франциско. Эйч Джи поклялся, что останется в 1979 году, пока не разыщет доктора и не получит отмщения.
«Да, именно отмщения, клянусь Богом! К черту правосудие».
Этот принцип исправления социальных зол недостаточно последователен, недостаточно быстр и недостаточно жесток. Он не намерен стоять в стороне и смотреть, как Стивенсона приговаривают к пожизненному заключению или даже к повешению. Он хочет убить этого злодея своими руками.
Уэллс резко согнулся и зарыдал. Почему он не настоял, чтобы они скрылись сразу же, как узнали? Он ведь открыл путь в четвертое измерение! Возможно, в его открытиях и изобретениях всегда крылась ирония: прошлое и будущее предопределены, и их невозможно изменить, как ни пытайся. В результате человек, отправившийся вперед во времени, вернется в свое настоящее, переполненный знанием будущего (хорошего или дурного), но ему никто не поверит. Он будет бессильно наблюдать за тем, как человечество бредет к абсурду.
Более того – поэтому же он не может вернуться вспять по четвертому измерению и воскресить Эми Роббинс. Снова и снова переживать с ней три дня – или перескочить через ее смерть – будет означать бегство и уход из реальности. Это равносильно отрицанию собственного существования. Конечно, она останется жива и они будут вместе, но сколько продлится их любовь, если она будет знать, что в итоге он оказался виновен в ее ужасной смерти? Если она будет знать, что не сможет вернуться в свое родное время и прожить свою собственную жизнь? И как он сможет любить ее, когда вся вселенная будет знать, что он не сумел ее спасти?
Итак, знание будущего в лучшем случае пустяк, а в худшем – отрава. Давным-давно жребий был брошен, судьба была предначертана. И что тогда с раем на земле? Как это сказывается на «Утопии»? Все эти легковесные, наивные идеи ничего не стоят. С тем же успехом их можно считать налетом пыли на футурологической мусорной куче цивилизации, ибо они бессмысленны.
«Значит, к дьяволу оптимизм. Все закончится так, как было задумано изначально. Когда вся вселенная хохочет над этим охвостьем космоса, человеком, у которого едва хватило ума с ужасом понять, что с ним происходит, и не хватило сообразительности, чтобы что-то по этому поводу предпринять».
И да поможет нам всем Бог.
Он насухо вытер лицо платком, откашлялся – и поднял покрасневшие глаза.
Лейтенант Митчелл успел войти в комнату и теперь просто стоял и смотрел на него.
– Вы можете идти.
Эйч Джи медленно кивнул.
– Я хочу, чтобы вы знали: я сожалею. Я глубоко сожалею.
Эйч Джи встал со стула и собрал свое имущество – все, кроме пистолета, который конфисковали. Он бросил газету из будущего в мусорную корзину и вышел за дверь.
– Вас куда-нибудь подвезти? – спросил позади него Митчелл.
– У вас нет такого транспортного средства, которое бы увезло меня достаточно далеко отсюда, лейтенант.
* * *
Эйч Джи отошел от полицейского управления – и его поглотил туман. Его осанка чуть изменилась. Он больше не стоял совершенно прямо с видом мальчика из церковного хора. Он чуть сутулился, инстинктивно готовый резко повернуться, – и его прищуренные глаза соответствовали тем глубоким переменам, которые произошли в его настрое и убеждениях. Порыв ветра подхватил какой-то мусор (полистирольные стаканчики и полиэтиленовые обертки от сэндвичей) из-под припаркованных машин и унес прочь. Эйч Джи кивнул, словно природа одобрила его новые установки. Мусор, конечно же, отнесет в трущобы. «Кроткие не унаследуют землю», – подумал он. Только ее отбросы.
Уэллс остановил такси на перекрестке, хоть и не знал, куда именно поедет. Он беспомощно пожал плечами. С чего это он решил, будто сможет перехитрить Лесли Джона Стивенсона? Да даже просто его разыскать! И вообще, какое это имеет значение? Эми больше нет, а ему обрыдло пребывание в конце двадцатого века с его винегретом недостатков.
Он велел таксисту ехать к музею науки. Да, и пусть все катится к чертям. Он признает свое поражение, заберется в машину времени и вернется домой, в более благородное время. По приезде он уберет название «Утопия» со стенки над дверцей кабины. Он уничтожит это слово (и, надо надеяться, и то понятие, которое за ним стоит), расплавив медную табличку и выбросив огарыш в Темзу. А потом он соберет осколки своей жизни и продолжит банальное существование.
Внезапно Уэллс ощутил мимолетную боль. Он решил, что ему хочется вернуться на Рашен-Хилл, чтобы вспомнить то, что сейчас казалось далеким прошлым. Конечно, там будет только здание, но это было ее здание. Да, Эми умерла, но он хотя бы с ней попрощается. Он хотя бы отдаст ей дань памяти.
Он приказал шоферу повернуть направо на улице Ван-Несс и высадить его на углу Грин-стрит. Там он расплатился с таксистом и тяжело зашагал вверх к Рашен-Хилл. Он двигался механически, шаркая подошвами по тротуару. Его разум был закрыт для размышлений о свободе воли, предначертании и знании будущего. На его лицо легла маска горечи, а тело ежилось от холодного ночного воздуха.
* * *
Лесли Джон Стивенсон стоял в тени внушительной живой изгороди, разделявшей два больших дома на склоне над тупиком. Место было достаточно укромным, но при этом позволяло видеть расположенную ниже Грин-стрит. А еще при нем была Эми Роббинс – и она была жива. Одной рукой он держал ее за волосы, а вторая рука приставляла ей к горлу испанский кинжал. Эми стала послушной и молчаливой.
Он не разговаривал с ней: в этом не было никакой необходимости. Вечер сложился не так, как он рассчитывал. Он нашел Эми Роббинс во встроенном шкафу в прихожей – и при виде его ножа она сдалась, не сопротивляясь. Но тут в квартиру без стука заявилась вторая девица, весело объявившая, что просит прощения за небольшое опоздание. Девица увидела нож у горла Эми – и оцепенела от страха. Эта секунда неподвижности его спасла. Одним ударом он отправил Эми в обморок, схватил вторую девицу и без всяких церемоний перерезал ей горло. А потом он впал в бешенство.
