Этот жалкий депутатишка, видно, так был не уверен в своей собственной родословной, что постоянно искал жертву для разоблачения. Видно, хотел борьбой «за чистоту крови» в рядах Дворянского союза отвести от себя подозрения… И вот решил отыграться на них, на Глинищевых!
Ну, это ему с рук не сошло!
А вдруг эта выжившая из ума старуха, написавшая в Мюнхене свои мемуары, все-таки права? Да нет… Не может быть…
Конечно же, Леля — истинная Глинищева!
Лишь на мгновение появилось сомнение. И сразу — испуганный взгляд на заспанное личико девочки.
Да нет… Чушь! Их дочь — истинная Глинищева. Родительское нутро чует в ней истинную древнюю кровь…
Это ни с чем не сравнимое обаяние аристократической повадки! Это поистине магическое действие, которое оказывает на простолюдинов аристократическое происхождение! Разве их можно с чем-нибудь спутать?
Обычная на вид девочка, а иная…
Глинищева!
Славный представитель древнего рода — и с прекрасным будущим, о котором позаботятся ее родители…
И не надо сомневаться ни секунды в своей правоте, защищая это будущее своего ребенка.
Конечно, тогда в приемной Хованского, при первой встрече с Роппом, когда они нечаянно встретились с ним взглядом, стало страшно.
Понадобилось все самообладание, чтобы удержаться, чтобы не вскрикнуть.
Показалось… Старик! Рок Глинищевых…
Заострившиеся черты мертвенно-бледного лица… Невидящий взгляд глубоко запавших глаз — будто безразличная смертная бездна, безжалостная и неподкупная, вроде той, что открывается грешнику в его последний час…
Безжалостный и неподкупный судия! Именно такой призрак являлся тем, кто носил фамилию Глинищвых, в преддверии рокового часа.
Эх… Вроде бы рациональный, практичный, холодный современный человек… А испуг при виде старого Роппа был испытан такой, как будто в закуте крестьянской избы завозился домовой.
С тех пор все силы были сосредоточены на том, чтобы отогнать от себя этот страх и все-таки выполнить поставленную перед собой задачу.
Еще больший испуг был, когда выяснилось тем страшным вечером, что Ропп тоже приглашен в квартиру Хованского.
Подобно посланнику из другого мира, где взвешивают на чашах весов добро и зло, Старик пришел остановить неизбежное?
Но остановить неизбежное невозможно.
Ибо речь — о будущем! О прекрасном будущем дочери, которое перечеркивала стопка бумажек, добытых Хованским… Да, речь шла о продолжательнице рода Глинищевых!
И за это следовало заплатить любую цену.
Следовало немного задержаться… В пальто и перчатках, зажав в руке носовой платок, вернуться в кабинет Хованского и попросить разрешения позвонить…
И лишь едва прикоснуться носовым платком к телефонной трубке.
Этого было достаточно. Яды, которые разрабатывались в весьма закрытом учреждении, куда немногие имеют доступ, до сих пор известны даже не всем специалистам.
Ну, вот и все. И уйти — с легким сердцем.
Теперь дочери никто не помешает.
Но оставался еще Ропп…
Он присутствовал в квартире Хованского в тот вечер.
По случайности он оказался единственным свидетелем убийства депутата, и его судьба должна была быть решена.
Преодолевая собственный суеверный страх перед его обликом — до холода в кончиках пальцев, Ропп напоминал «ужасного старика Глинищевых»! — надо было думать, как от него избавиться.
Такой опасный свидетель не должен бы оставаться в живых.
Но и погибнуть, как Хованский, Ропп не должен был.
Похожие обстоятельства связали бы две смерти в цепь преступлений, а этого нельзя было допустить.
Надо было устроить все так, чтобы эту новую запланированную смерть никто не смог связать со смертью депутата Хованского.
И вообще… Ропп не должен был умереть.
Он должен был исчезнуть.
И для осуществления намеченного плана следовало пригласить его в гости.
Выбрать такой повод, чтобы он клюнул. Клюнул — безусловно.
Так и случилось. Он клюнул.
Он приехал в гости. Приехал издалека — из своего центра, со своей Якиманки, потому что такие, как он, поедут хоть на край света ради того, что считают делом своей жизни.
Они пили чай, и для него бережно доставались из шкатулки и фотографии, и орден Святого Владимира… И кружевной лоскут.
— Какая работа! Помните романс «Калитка»? «Кружева на головку надень…» Вот она, божественная музыка правильного, чистого русского языка! Именно «надень», а не это плебейское малограмотное «одень», как пропели бы сейчас… Поглядите на нашу «прапрапра», владелицу Спасова. Это фото знаете какого года? О-го-го какого! Настоящая старина! Здесь у прапрапрабабушки — как раз! — на головке кружева. Может быть, как раз те самые, про которые в романсе поется? Как вы думаете? А сколько достоинства в ее позе, сколько ясности во взоре! Не правда ли?
— Да-да… — Старик Ропп был в восхищении.
Наконец он получил, что хотел — редкие материалы для своей книги, — и собрался уходить.
— Я провожу вас до метро.
Они вышли из дома. Уже темнело, и холодный студеный туман, смешанный с бензиновыми выхлопами, окутывал зажегшиеся фонари.
Ропп закашлялся и поднял воротник потертого пальто.
— Зябко! — пожаловался он. — Ну и погода! В моем возрасте и так всегда мерзнешь — кровь совсем не греет… А тут еще такая промозглая погодка! И до метро от вас путь не близкий… Ну и поселились вы! Ну просто «на куличках»…
В ответ — сочувственная улыбка:
— Пойдемте, я провожу вас… Покажу дорогу покороче.
— Правда? — обрадовался он.
— Да… Здесь можно существенно срезать.
Туман, смешиваясь с паром теплосети, клубился над пустырем «мертвых собак», почти как над Гримпенской трясиной…
— Как? Разве вы не проводите меня до самого метро? — удивился старик, когда с ним неожиданно стали прощаться.
— Увы.
— Но я тут что-то, по правде сказать, совсем не ориентируюсь…
— Увы, дальше не могу — нужно вернуться домой… Ребенок остался один!
Далее следовало быстро удалиться — ведь такой шаркун вряд ли поспеет следом, даже если не решится продолжить путь в одиночку и захочет все-таки вернуться.
