— У нас об этой фирме и о ее хозяине ходят самые разные слухи. — Морошкина уже приступила к уборке следов приватного застолья. — Одни говорят, что «Эгида» создана силовыми структурами для того, чтобы через клиентов деньги зарабатывать, ну и контролировать, конечно, ситуацию в городе, а Плещеев, дескать, поставлен, чтобы деньги и купюры собирать и передавать кому следует. Другие, наоборот, убеждены, что «Эгида» — чисто бандитская контора, эдакая узаконенная «крыша», созданная для выкачивания у предпринимателей денег. Ну а кто-то, в том числе, наверное, и я, считает Петровича порядочным человеком, желающим не только прилично заработать, но и навести в нашем городе относительный порядок. Ходят, кстати, слухи, что «Эгида» кроме всего прочего занимается зачисткой всякой падали.
— Да и я, Сонь, что-то похожее припоминаю. — Стас сосредоточился, настраиваясь на более серьезный тон. — Значит, попылился я в этом салоне, вроде как частную охранную деятельность освоил, даже спецкурсы закончил и выпускные экзамены компьютеру сдавал. Посмотрел на меня Плещей, как мы его называем, и говорит: пойдешь старшим объекта в плавучий ресторан «Косатка». Вопросы есть? Нет, говорю, какие в наше время могут быть вопросы? Не убили, не выгнали с работы, а это сейчас, считай, одно и то же, — вот и слава Богу! Выхожу я на новую точку и кого же там встречаю?
— Моего Павлика, что ли? А к чему такие предисловия? — Соня пронзительно посмотрела в глаза однокласснику. — Я и вчера знала, что ты с моим мальчиком в одну смену стоишь. Он мне уже хвастался, какой у него теперь заслуженный наставник.
— Но ты ведь нам о нем никогда толком не рассказывала, даже кто его отец, да и мы не любопытствовали, чтобы тебя не смущать, виделись-то мы в день встречи класса да по случаю в гастрономе или на улице. — Стас не отводил глаз, понимая, что это не дуэль, а часть их сложной, но откровенной встречи. — Вот так тридцать лет дружить и ничего не знать о человеке!
— Ну почему же сразу «ничего»?! Если бы вы меня о чем-то напрямую спросили, я бы, наверное, так прямо и ответила. Но ты прав, никто мне подобного вопроса так никогда и не задал. — Морошкина сама перевела взгляд на дверь, за которой несколько голосов обсуждали неявку свидетеля. — А почему я молчала, потому что это касалось не только меня, но и Сергея. У него, как ты понимаешь, до встречи со мной уже вполне сложилась своя личная жизнь, семью он оставлять не собирался, да и меня бы это, честно говоря, не очень обрадовало. Кроме того, как ты помнишь, в советское время еще существовала партийная мораль, а Плещей всегда занимал руководящие посты, и ему бы серьезно повредила любая огласка. Вот и весь роман! А сына моего он любит. По-своему, конечно. Видишь, даже на работу к себе взял, охранника из него сделал. Могу тебе откровенно сказать, что в целом я Плещею за все благодарна. Есть, конечно, какие-то мои женские претензии, но это не так важно по сравнению с тем, что у меня есть сын. Только ты не подумай, ради бога, что Павлик — сын Плещея! Нет! Он — сын моего Сашеньки!
— Прости, Сонь, что я тебя на эту тему вывел, но теперь тебе не сказать об этом я не мог. Что ж получится — я с твоим сыном работаю, фамилию твою постоянно слышу и буду молчать. Это ведь тоже неправильно. Правда? — Весовой коснулся ладонью лба, очевидно опасаясь, что вспотел. После этого бросил руку на стол и часто, но негромко забарабанил пальцами. — Ну как я еще мог поступить?
— Все так, мой дорогой. Я действительно совсем спокойно отношусь к этой теме. Все мои терзания — в прошлом. — Соня застучала пальцами на своей стороне стола. — Если бы такой мужик, как Плещей, не пригрел меня после пропажи Сашеньки, со мной бы не знаю, что произошло. Скорее всего я бы умерла, а если бы и осталась жить, то это, увы, мог быть самый худший вариант. А Сергей сумел вернуть меня к жизни, помог вновь обрести в ней смысл, научил радоваться каждому дню, часу, мгновению… Ладно, Стасик, это все мои нюни-манюни. А помнишь, какие я в школе стихи писала? Так я к этому занятию иногда возвращаюсь. И знаешь, в какие дни? Когда я счастлива или несчастна. Я тебе сейчас прочту одно. Я его сочинила, когда Плещеев меня с того света возвращал. Ему и посвятила. Слушай!
Город спит. Я — у окна.
День прошел. Я все одна.
Никого не встретить мне,
Очень страшно в темноте.
Я смотрю через стекло —
Там, на улице, тепло,
Ветра нет, и тишина
Там кому-то отдана.
Мне не хочется любви,
Чтобы пели соловьи,
Чтобы пенилась волна,
Чтобы спала пелена.
Мне бесценен станет тот,
Кто невидимо придет.
Будет речь его сложна
И проста: «Ты мне нужна!»
— Морошка, это здорово! — Стас с уважением помотал головой. — Я, конечно, в литературе не спец, это из вас с Инкой в течение шести лет пытались сделать филологов, но мне нравится. Ты ведь знаешь — я врать не стану… Сонь, я ведь тебя вчера в больнице видел. А я тогда уже знал обо всем. Пашка-то мне о себе особо не рассказывал. А вот на «скорой» когда ехали, говорит: Стас, запиши телефон, позвони и просто скажи — такой-то, мол, там-то и там-то, но с ним, дескать, все в порядке. Это, повторяет, главное, что нужно объяснить: со мной все в порядке… Ты сейчас к нему?
— Да, Стас. Хочешь, пойдем вместе? Я думаю, он будет доволен. — Соня встала. — Пойдешь?
— Конечно. — Весовой резко поднялся, взял с вешалки Седину куртку и приготовился помочь ей одеться. — А интересно получается: мы вот все талдычим — прогресс, компьютерный век, а сами, как первобытные, в шкурах ходим.
Глава 36. Эвальд Янович купается
От метро Эвальд Янович по давней традиции направился домой пешком. По пути он еще намеревался искупаться, что совершал в течение всего года при любой погоде и любом самочувствии. Для заплывов князь Волосов предпочитал, конечно, места с чистой водой, но иногда, не имея времени на дальние поездки, особенно не привередничал и пользовался тем, что было под рукой.
Еще недавно он купался недалеко от Ушаковского моста, но там уже с весны работала драга, углублявшая речное дно.
Сегодня Эвальд Янович выбрал берег Елагина острова, омываемый Средней Невкой. Холодный дождь и пронизывающий ветер не вызывали у князя видимого дискомфорта — на его морщинистом лице светилась улыбка.
Волосов прошелся по набережной вдоль Приморского проспекта до Елагина парка, пересек три моста и уже вскоре стоял на берегу любимой с детства реки. Он помнил времена, когда эти места были настоящим курортом: чистейший воздух, чистейшая вода. Как все поменялось за этот век!
Эвальд проворно разделся донага, прочел «Отче наш», осенил себя троекратным крестным знамением и вступил в холодную невскую воду, вполне безопасную для тех, кто, подобно князю, имел свои собственные отношения с природой, не те, что складываются у большинства людей, забывших свои изначальные возможности — не реагировать на жажду и голод, жару и холод, хвори и невзгоды.
