* * *
Я сижу, уставившись на голый жилистый торс Бенджамина. Худощавый, но я знаю, что он очень выносливый. Упрямый, упорный, неутомимый. Уже приспособленный к жизни в нейтральной зоне. Был. Теперь его нет.
* * *
— Бабушка, — шепчу я. — Ты должна мне помочь. Только ты это можешь. Бога нет, Гун-Хелен не хочет, у мамы нет времени. Но у тебя есть. Ты можешь. Ты единственная на всем свете можешь сделать хоть что-нибудь. Ты видишь разницу. Ты видишь…
Правда ведь? Ты меня видишь? Слышишь? Думаю, да. Хочу в это верить, потому что знаю: ты всегда, всегда со мной. Сейчас я это чувствую сильнее, чем когда-либо. Бабушка, помоги разбудить Бенджамина! Дорогая бабушка, мы сделаем это вместе. Попытаемся сделать все, что в наших силах. Только ты можешь мне помочь. Бабушка, приди ко мне, пожалуйста, приди, — шепчу я.
* * *
Я снова пытаюсь вытереть слезы, но их нет. Я глажу кончиками пальцев обветренное плечо Бенджамина. Загорелая кожа, шершавая, как наждачная бумага. Рядом нет ни следа крови. На досках тоже. Надеюсь, он умер быстро. Не страдал, может быть, ничего не почувствовал и не понял. Мгновенная смерть лучше всего.
* * *
СЦЕНА 31. ДЕНЬ. ОКОЛО БЕНДИБОЛА.
ДИНА, ДЭВИД, ГАБРИЭЛЬ.
Тяжелый красный камень падает на землю. Габриэль оставляет камеру на земле и бросается к Дине. Его спина загораживает изображение.
ГАБРИЭЛЬ: Дина!
ДЭВИД (за кадром): Черт подери! Дина!
ГАБРИЭЛЬ (всхлипывая): Дина, Дина, Дина… ДЭВИД: Что с ней?
ГАБРИЭЛЬ (не поворачиваясь): Не знаю.
Вдруг отвязывается и надает на землю одна из досок. Через мгновение вся конструкция обрушивается прямо на Габриэля с Диной. Дэвид бросается к ним и начинает разбирать доски.
ДЭВИД: Вот дерьмо! Как вы там, живы?
Габриэль помогает ему сваливать доски в сторону. Он разражается громким смехом.
ГАБРИЭЛЬ: Все целы.
ДИНА: Проклятая статуя! Я же говорила, что ее надо разобрать.
ГАБРИЭЛЬ (поднимается): Нужно выключить камеру.
* * *
Едва я собираюсь снова сесть на платформу, как краем глаза замечаю какое-то движение на веранде. Я всматриваюсь и вижу, как одна из мертвых сестер-близнецов подает мне знак. Но, как ни стараюсь, не могу понять, что она мне хочет сообщить…
Я сажусь рядом с телом Бенджамина, и только тут до меня доходит, что я видела. Я вскакиваю и пристально смотрю в сторону веранды. Но теперь четко вижу, что все четверо сидят так, как мы их посадили.
Я ложусь рядом с Бенджамином, обнимаю его и закрываю глаза. Меня знобит.
— Бабушка, — бормочу я. — Бабушка, кажется, я заболела.
* * *
Когда я просыпаюсь, бабушка сидит у моей кровати и держит в руке чашку горячей воды с медом.
— Вот, дорогая, выпей, и тебе станет легче.
Я с трудом приподнимаюсь и делаю глоток. Вода очень горячая, и я обжигаю губы. Бабушка наклоняется и дует в чашку. Я снова пробую, теперь пить можно. Пуфф поднимается с подушки около моей головы, подходит и нюхает питье. Быстро отдергивает мордочку, потягивается и ложится между мной и бабушкой.
Бабушка гладит меня по волосам.
— Это обычная простуда, — говорит она.
— Я перекупалась, — говорю я. Бабушка смеется и называет меня маленьким простывшим лягушонком.
— Мама сегодня придет? — спрашиваю я.
Бабушка мотает головой.
— Скорее всего, в выходные, — отвечает она. — Но в любом случае она позвонит.
Я в последний раз мысленно возвращаюсь в старый мир. Больше никаких воспоминаний не было. Словно прервался контакт.
* * *
Иногда мне кажется, что моя жизнь похожа на мозаику, состоящую из тысяч отдельных фрагментов. Некоторые люди называют их воспоминаниями. По-моему, это не совсем точно. Эти фрагменты уже носятся по кругу внутри нас, едва мы рождаемся на свет, и могут всплыть в каком угодно порядке. Лишь дни недели следуют строго один за другим. Они склеивают жизнь, заставляя фрагменты появляться по очереди.
Но если воспоминания заканчиваются, что нам тогда остается?
Я не знаю. Я — всего лишь записывающее устройство и стараюсь, как могу, сохранить информацию.
* * *
Я просыпаюсь и вижу над краем платформы лицо Щегла.
— Что случилось? — спрашивает он.
Я лишь качаю головой и шепотом произношу:
— Залезай сюда.
Щегол ловко подтягивается, и вот он уже рядом со мной.
— Бенджамин умер, — говорю я.
— Умер?
— Похоже, он был серьезно болен.
Щегол смотрит на меня, и впервые в его не по-детски умных глазах мелькает паника. Он отводит взгляд и изучает равнину. Видит ту же нейтральную зону, что и я. Потом переводит взгляд на море.
— Ребята возвращаются, — произносит он бесцветным голосом.
Я смотрю на полосу мертвых серебристых кустов и вижу их.
— Опоздали, — говорю я.
* * *
СЦЕНА 32. ДЕНЬ. ДВОР.
ДИНА, ЮДИТ, ДЭВИД, ГАБРИЭЛЬ, ВЕНДЕЛА, КРОШКА ВТОРНИК И ОСТАЛЬНЫЕ ДЕТИ, (ЩЕГОЛ).
Мы все собрались во дворе. Вендела держит самого маленького ребенка на руках. Дэвид и Габриэль копают могилу. Они стоят в яме и выбрасывают лопатами желтоватый липкий грунт. Пот оставляет на их грязных лицах светлые подтеки. Сбоку от ямы стоит сколоченный из крашеных зеленых досок ящик-гроб. Крышка открыта. Дина и Юдит приносят тело Бенджамина. Они держат его за руки и за ноги и осторожно опускают в ящик. Дина стоит, опустив голову. Ее бьет дрожь.
СЦЕНА 33. ДЕНЬ. ДВОР.
ДИНА, ЮДИТ, ДЭВИД, ГАБРИЭЛЬ, ВЕНДЕЛА, КРОШКА ВТОРНИК И ОСТАЛЬНЫЕ ДЕТИ, (ЩЕГОЛ).
Все стоят вокруг гроба, держась за руки, и поют «Blowin in the wind». He хватает только Щегла.
Когда песня заканчивается, Габриэль и Дэвид закрывают гроб крышкой и начинают заколачивать ее гвоздями. К ним подходит Крошка Вторник с игрушечной собачкой в руках.
КРОШКА ВТОРНИК: Пусть она будет с ним.
ДЭВИД: С Бенджамином?
КРОШКА ВТОРНИК (кивает): Чтобы ему не было одиноко.
Дэвид отдирает наполовину вбитые гвозди и открывает крышку. Крошка Вторник осторожно кладет собачку в руки Бенджамину.
КРОШКА ВТОРНИК: Ну вот, тебе больше нечего бояться.
Дэвид и Габриэль заколачивают крышку. Затем берутся с разных сторон за гроб, поднимают его над ямой и отпускают. Гроб с грохотом падает на дно. Дина приносит деревянный крест. Он сделан из тех же досок, что и календарь. На кресте Дина вырезала надпись: «Бенджамин. 13 мая, год первый».
