Дед почувствовал себя дураком и огорчился: он предпочел бы умереть во власти любого сильного чувства, кроме осознания собственной глупости. Если торговец охотничьими товарами готов продать соседей за тушенку и гроздь бананов, он продаст американца и за меньшее. Наверняка этот гад организовал засаду, как только гость вышел из лавки. Дед прибавил газу и дал мотоциклу показать себя во всей красе. Снова раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Дорога вышла из березняка и повернула к югу. После этого в деда уже не стреляли.
При виде фермы за тополями, примерно в четверти мили впереди, дед сбросил скорость и выключил мотор. Ферма производила впечатление благополучия, затронутого, но не уничтоженного войной. Беленый дом был большой, двухэтажный, очень аккуратный, с цветными стеклышками в верхней части широких окон первого этажа, перекрещенными балками на фасаде, красной черепицей и прочими признаками эрзац-средневековья, составлявшего, как догадывался дед, хороший фашистский вкус. Просторный хлев блестел оцинкованной крышей. У суки немецкой овчарки, которая припустила через луг к деду, чтобы высказать ему свое мнение, шерсть лоснилась здоровьем. Дед давно не видел такой дерзкой штатской собаки: те, которых он встречал в Германии, были кожа да кости и жались к стене, низко опустив голову, то ли от стыда, то ли из-за каких-то корыстных расчетов. Эта явно напрашивалась на выстрел, но у деда, помимо вальтера и винтовки безголового офицера, имелось и другое оружие: баночка консервированных сосисок. Секундная работа открывашкой из складного ножа, и они с овчаркой заключили перемирие. Дед скармливал ей сосиски по одной в минуту, пока не добился желаемой степени обожания. Собака побежала за ним к дому, но залаяла, предупреждая хозяев, только когда он уже входил в кухонную дверь.
В безупречно чистой кухне фрау Херцог помогала мальчику лет девяти-десяти поправить ножной протез. Она была миловидная, с исключительно пышным бюстом, и при виде внезапно возникшего американского офицера немного испугалась, но не больше, чем любая другая в той же ситуации. Она объяснила, что мальчик, ее сын, болен диабетом и предложенную шоколадку, к сожалению, взять не может. Мальчик, белокурый и худенький, смотрел на деда с нескрываемым страхом. Его культя напомнила деду носовой конус Фау-2. Кожа на ней была красная, натертая, протез – чересчур большой, чересчур длинный. Возможно, прежде он принадлежал другому, более рослому ребенку-инвалиду. Дед планировал сразу припереть вдову Херцог к стенке вопросом о Штольцмане, но ему мешало что-то в лице или гештальте изумленно молчащего мальчика, у которого ноги разъедала гангрена.
– Герр Херцог? – спросил дед.
Тревога морщиной пролегла между бровями фрау Херцог. Она извинилась. Выразила надежду, что ничего плохого не произошло. Сказала, что ее муж служил в пехоте и наступил на мину – на немецкую мину – в месте под названием Сан-Джиминьяно. Он больше не воюет и никому не опасен. В середине своих слов она покосилась на мальчика. Дед не слышал лжи в ее голосе, но отметил обтекаемость формулировок. Если муж погиб и женщина пытается выгородить Штольцмана, ее нежеланием откровенно лгать при сыне можно было только восхититься.
– Мое дело не связано с вашим мужем, – так же обтекаемо сказал дед. – Я спешу и буду рад оставить вас в покое, как только получу нужные ответы.
Овчарка проскользнула в кухонную дверь и принялась любовно вылизывать деду пальцы, которыми тот вынимал сосиски. Потом села рядом и зевнула. Фрау Херцог стояла, скрестив руки под грудью, которой дед тоже невольно восхищался. Вероятно, она очень хотела, чтобы американец ушел и оставил их в покое, но находила это недостаточной платой за то, что он просит взамен. Тут деду подумалось о том, чего она наверняка хочет еще больше.
– Я могу достать инсулин, – сказал он. – Трехмесячный запас. Если хозяин дома ответит на мои вопросы.
Фрау Херцог отнесла мальчика на скамью за обеденным столом и усадила, чтобы нога лежала на скамье.
– Полугодовой запас, – сказала она.
Она повела деда в хлев, где мужчина в комбинезоне принимал у коровы двух телят так профессионально, что дед усомнился в словах лавочника. Комбинезон был вполне подходящий, как и лицо – худощавое, костистое, со спокойными голубыми глазами. До того как фрау Херцог его окликнула, мужчина занимался своим делом с выражением блаженной погруженности в работу и точность ее исполнения, довольно частым у инженеров, но вполне возможным и у фермера.
Мужчина спросил деда, что тому нужно. Дед повернулся к фрау Херцог. На самом официальном немецком, какой мог изобразить, он вежливо предположил, что сын, вероятно, гадает, когда она вернется на кухню. Он сознательно оговорился, назвав ее «фрау Штольцман». Краска залила ее белое веснушчатое лицо и горло. Дед счел это признаком смущения, хотя, возможно, она покраснела от злости.
– Иди, – сказал ей Штольцман.
Она как будто бы хотела возразить или что-то добавить, но в конце концов просто молча вышла из хлева. Штольцман вновь повернулся к телящейся корове. Она вылизывала первенца, топорща языком его влажную пегую шерстку. Затем корова вскинула голову, как будто услышала тревожащий ее звук, издала удивительно человеческий возглас неуверенности и пьяно шагнула вбок. Хлев наполнился железистым запахом. Второй теленок в перламутровой зародышевой оболочке выдавился из матери. Звук был, как будто сапог вытаскивают из грязи.
– Близнецы, – сказал дед. – Это часто бывает?
– Нет, не очень часто, – ответил Штольцман.
Он сел на корточки и занялся теленком. Его движения были аккуратны и внешне спокойны, но дед видел: он тянет время, репетирует свою легенду, чуть-чуть мотая головой из стороны в сторону. Дед ждал. Наконец корова не выдержала и оттеснила Штольцмана от телят. Тот плюхнулся на зад. Мой дед едва не рассмеялся.
Штольцман встал и повернулся к деду, всем своим видом изображая сельскую будничность: телята приняты, одно дело из длинного списка дневных обязанностей завершено. Он увидел вальтер у деда в руке. Вздохнул. Вытер ладони о штаны, оставив на них длинные кровавые полосы.
– Я ищу вашего коллегу, – сказал дед. – Из «Миттельверка».
– «Миттельверка», – ровным голосом повторил Штольцман. Возможно, он слышал о «Миттельверке» раз или два. Возможно, просто проверял слово на слух или даже гадал, что за миттель изготавливают на этом странном верке.
– Нам известно, что вы там работали. Вас опознали свидетели. – Методом проб и ошибок дед установил, что, если при допросе надо лгать, убедительнее всего будет утомленно-скучающий тон. – Ваша фамилия есть в зарплатных ведомостях.
Он вытащил из кармана пачку «Лаки» и сунул сигарету в зубы.
– Пожалуйста, – сказал Штольцман куда менее спокойно. – Не надо зажигать огонь.
Он указал на тюки сена, уложенные штабелями в человеческий рост в стойлах позади деда, справа и слева, на сеновале.
Дед чиркнул спичкой, закурил, потушил спичку и, не глядя, бросил ее через плечо.
– Имейте в виду, – сказал он. – Я охотно спалю этот хлев и все, что в нем, если это хоть на шаг приблизит меня к барону фон Брауну.
